НАТАЛЬЯ ЯВЛЮХИНА
***
как звали обезьяну что душили
за клумбами думая насмерть слипнуться с ней
перебившую передвижные
небеса внутри пустых детей
я встречала ее где телефон не ловит
с палкой в озябших руках
куда приходят помолчать на память
долгую в просверках пыли
такую как август в айдахо
или провал в облаках
***
в кварталах холодно от грез
и солнца в ателье
приходит старость ос, одно
на всех небытие –
мне нравятся конторы, где нас нет
и осени стеклянные дела,
и что она, когда до середины
тянула, чтобы небеса
лишь полувыпали из тел,
нас не жалела? не звала?
ну или как он пел
***
вдоль свернутой торговли и прибоя
идти обратно, словно лабрадору
в ноябрьском квебеке снясь,
последний раз пытаясь то пустое
о первом снеге, выпавшем на торбы,
откуда эта музыка бралась,
об улице юннатов, подразделе
ясности, стеклянной астаны,
где сколько бы на пепел ни глядели,
не различали прежней рыжины,
проговорить, став к господу лицом,
но раз – и побережья отключают
задернутым плацкартным чабрецом,
когда, светясь от мести и стыда,
во рту выносят стебли молочая
в навозные поля как в коридор
с урока неоплатного труда
писать бредовым соком приговор
поверх незаживающего льда,
на долгие звонки не отвечая;
вдоль санаторных гипсовых садов –
там кровь как осень зрела, все вбирая –
не узнавая собственных следов
у регистана, ни в бахчисарая
шмелиной тьме, ни у исподтишка
затекших под завалы ивняка
рек некрасивых, ни на птичьем рынке,
где несмотря на щелканье и дым
впервые различаем боковым
отставший чтобы завязать ботинки
ВЕСНА В ТЁПЛОМ СТАНЕ
просторный белый асфальт
черен одуванчики
черны ветра нет вместо
него черный блик воздуха
арки в многоэтажках
как синий черный а окна
как голубой черный
в собаках играет музыка
кошки мертвы но кошки
кошки всегда мертвы
таковы синевы
приступы черный озноб
вещей на солнцепеке
когда ничего не задано
натиск спокойной стали
стеклянные барабанные
палочки с муравьями
черные на просвет
такова весна в Теплом Стане
вместо души провал
вместо венка из одуванчиков овал
из черных огоньков – когда
к победе подойдем как к незнакомой
женщине в очках и будет нечего спросить
будут огоньки хотя бы будет
их уже никак не погасить
***
как в школе, где преподают
удел искать почетного радиста
могилу, что пуста
словно весна у метро ботанический сад
пустотой апрельской звезды и дач
где объясняют: это джихад
памяти, это плач,
но слезы его не об этом –
так холодно и душно в небе тела
с ссадинами, ставшими рассветом;
как только старики и дети,
которым задан снег («я сам»),
джихад тот одинок
(«я лишь хочу, чтобы могила пела
и музыка не верила слезам»)
***
ударившись о лбы моих собак
в прозрачных снт,
всё стало ангелом без вести
to whom it may concern,
огнем, как березовый лед
тонким (апрельский школьник
прозревал и терял себя в нем,
а сейчас навсегда найдет)
с дождливым гравием во рту
вдруг вспомнят: это снилось,
но вспомнить не могли, лишь узнавать
других забывших правоту,
ради которой всё, что есть,
на поезд опоздало, как погибших
под утро в тополиной тьме,
воскреснувших к утру
– стоящие по берегам
любви, пошедшей вспять,
чьи поручни увозят наши тени,
хотим лишь одного прощального гипноза,
и это так легко и страшно осознать:
пропой нам голосом Бернеса
в пустом метро про журавлей
последний раз, потом опять
ГЛАЗА
1.
это снег и голубой
свет внутри голубоглазых,
это ветер в проститутках,
синева в камазах,
то есть ветер с синевой
2.
внутри сероглазых – тот
приоткрытый снег, что закроет рот,
в карманах ранетки, внутри
черноглазых весна, ледоход,
в льдинах – свет и рубли
3.
я полночи куски отламываю от
реки, чтобы вставить, пообтесав,
в слепых (из которых выну
две мыльные линзы снега:
у любви пустые глаза)
4.
они посмотрят на своих собак,
окна бытовок, ранетки;
теперь мы ненавидим музыку вместе:
время начать писать музыку, время так
лгать, чтобы все воскресли
***
– если орфей любил, почему обернулся?
– потому что скучал, и об этом мир
еще невидимка-собака, когда молчит,
говорит, что смерть это вечное лето, экзамен
по пчеловодству (– чем отпирается
сердце растений? – ключом сиротства),
а «смерти нет» это пустого
голубого осеннего слова мгла,
лучше бы смерть была;
молчит и тянет меня за рукав
в леса (паутина щекочет нос,
хочется выйти из-за берез,
но нельзя, иначе пойдут под откос чудеса)
– но их же не будет и так никогда? – гав-гав