ВАЛЕРИЙ ШУБИНСКИЙ

ПРОЦЕСС, ОБРАТНЫЙ НАЗЫВАНИЮ


Всеволод Зельченко. Вещи на свободе: семь очерков о Ходасевиче. — СПб.: Jaromír Hladík press, 2024. — 136 c.

 

Есть в культуре люди, работающие «с избытком», наполняющие пространство материалом – пишущие тома стихов и прозы, в которых варьируются найденные приемы, или толстые историко-литературные тома, в которых собственные идеи надо выискивать среди более или менее толковой компиляции. И есть люди, пишущие только абсолютно необходимое. Ни один путь не лучше другого. Всеволод Зельченко идет вторым. Он начинал как талантливый и своеобычный поэт – и очень рано замолчал, написав всего лишь несколько десятков стихотворений, которые не мог не написать. Не знаю, так же ли с работами Зельченко в области классической филологии (его первой и основной специальности). Но в области русистики – именно так. Думаю, что ни один человек в настоящее время (кроме П.Ф. Успенского) не знает о Ходасевиче столько и не понимает его поэзию так, как Всеволод Зельченко. Но – увы, из-под его пера не вышло ни монографий, ни обобщающих трудов. Есть книга, посвященная одному-единственному стихотворению, «Обезьяна», блестящая по обилию привлеченного материала и качеству его анализа. И – вот – есть маленький сборник статей, посвященных тоже, как будто, частным вопросам. Но каждая из статей содержит открытие, или, по крайней мере, смелую и обоснованную гипотезу.

Первая из семи статей посвящена стихотворению «Интриги бирж, потуги наций…» (1924), про которое Зельченко пишет: «Едва ли какое-либо другое стихотворение Ходасевича вызвало к жизни настолько разноречивые суждения толкователей». В самом деле:

И все исчезнет невозвратно
Не в очистительном огне,
А просто — в легкой и приятной
Венецианской болтовне.

О чем, собственно, речь? Апокалипсис или идиллия? Зельченко не дает ответа – но подводит к нему. Только – к какому? Внимательно отслеживая мотивы и биографический контекст, он в итоге обнаруживает: «Развернутая во второй половине стихотворения воображаемая сцена — грозный Бог Отец, глядящий с высоты на Пьяццу и умиляющийся игрушечной «веницейской жизни», — при всей своей необычности может быть с точностью проиллюстрирована одним из полотен галереи Академии, которую Ходасевич и Берберова посетили 15 марта. Речь идет о картине Бонифачо де Питати, он же Бонифачо Веронезе, известной под условным названием «Бог Отец над площадью Сан Марко»». Открытие уже само по себе замечательное (а я рад отметить, что статья впервые опубликована в «Кварте» – 2022, №1(3)), но к чему оно нас выводит? Предотвращает ли «венецианская болтовня» суд над миром или, напротив, «пестрый и невесомый «дух беззаботности»» — лишь иллюзия на фоне надвигающейся Европейской ночи? (И тут можно было бы, кстати, вспомнить «Mal’aria» Тютчева – «все тот же запах роз, и это все есть смерть»). Исследователь не дает окончательного ответа – но он, выстраивая и уточняя координаты поэтического мира, он делает вопрос более тонким и точным.

Вторая статья посвящена стихотворению «Памяти кота Мурра». И здесь поражает виртуозное (с опорой на предшественников) отслеживанье реминисценций: «Катулл с воробьем» пришел из шуточного стихотворения Дельвига, «возлюбленная тень» – конечно, из Пушкина, но Пушкин в свою очередь цитирует модную оперную арию. Каков же вывод? «Перед нами сложно устроенная система аллюзий, превращающая стихотворение в своего рода концентрированную антологию русских видений Элизиума поэтов – от Державина через Дельвига и Пушкина до Фета; этой традиции Ходасевич присягает на верность, в нее он встраивается «прочным звеном»». Тотальная «цитатность» последних стихов Ходасевича – еще одна важная интересная тема, впервые введенная Зельченко. И введенная как бы невзначай, через разговор об отдельном стихотворении.

Не менее интересна статья про стихотворение «Вакх»: Зельченко находит параллели со стихотворением Ходасевича у самых разных поэтов-современников: от Вячеслава Иванова до памятной лишь специалистам Любови Столицы и  даже им не особо памятного Виктора Тривиуса – и внезапно в нем пробуждается поэт, и он складывает центон из их строк. (В итоге же он сосредотачивается на «Августе» Брюсова – и на традиционной уже теме творческого и жизненного спора двух поэтов).Следующая статья, про стихотворение «Из окна», связывает восприятие Ходасевичем Петрограда времен военного коммунизма с мотивом «окна», сквозным для его поэзии – но почему-то (конечно, намеренно!) обходится вниманием первым всплывающее в сознании стихотворение «Окна во двор». Наконец, только Зельченко мог написать статью «Русско-латинские рифмы», в которой, кроме конкретного вопроса (перекличка стихотворного наброска Ходасевича с хорошо знакомой ему как католику латинской мессой) ставится важный вопрос о необходимости полного издания наследия поэта по сохранившимся в РГАЛИ рукописям.

Интереснее всего, пожалуй, статья «”Начинаю вчитываться очень медленно…” Ходасевич vs Вагинов». Лишь частично осветив историю творческих взаимоотношений двух писателей (и не коснувшись ее самого странного и досадного эпизода – курьезного отзыва Гулливера, то есть Ходасевича и/или Берберовой, на «Козлиную песнь»), поэт рассматривает главным образом анализ Ходасевичем одного из вагиновских стихотворений и на этом примере доказывает ограниченные возможности практиковавшейся М.О. Гершензоном и Ходасевичем техники «медленного чтения». Если Б.В. Томашевский критиковал этот метод за пренебрежение историческим контекстом, в силу которого общие места эпохи и круга, «упаковочный материал», не опознаются и интерпретируются как авторское высказывание, то претензии Зельченко близки, но все же не аналогичны: «Как мы постарались показать, стихотворение Вагинова отмыкается внешним ключом – оставленным на виду благодаря аллюзии, которую неловко даже именовать скрытой. Ходасевич, чья собственная работа с реминисценциями была на удивление схожей, не видит этого ключа, потому что, неукоснительно следуя правилам «медленного чтения», задается целью объяснить стихотворение только из него самого». То есть отказ от учета интертекстуальности иногда убивает понимание.

Наконец, последняя статья, «Ключ к «Заговорщикам», была опубликована в первоначальном варианте еще в 1996 году. Ценно, что автор отметил в примечаниях все отклики на нее, в том числе полемические (один из который принадлежит автору этой рецензии). Перечитывая статью, должен признать, что параллели между рассказом о латиноамериканском заговорщике-провокаторе, «сыне аргентинского лавочника»,  и мемуарным очерком о Брюсове выглядят весьма выразительно (особенно эпизод с погашенными свечами); по-прежнему не уверен, однако, в том, что использование некоторых черт Брюсова при характеристике главного героя было намеренным; связь с азефовской эпопеей более очевидна. Аргентина и, в частности, Буэнос-Айрес в эту эпоху часто ассоциировались с такими причерноморскими городами, как Одесса и Ростов (родина Азефа, который действительно был сыном лавочника; назвать так Брюсова, сына рантье и внука богатого фабриканта, вряд ли пришло бы в голову Ходасевичу; уж скорее «сыном лавочника» был он сам). Однако ведь цель Зельченко здесь (как и в других статьях) – не дать окончательный ответ, а поставить вопрос. И это удалось. Неслучаен эпиграф из черновых записей Ходасевича: «…Процесс, обратный называнию: в загадке видим мы вещи на свободе».  Ставить все новые и все более тонкие и сложные вопросы – значит давать реальности и читательской мысли свободу все время по-новому отвечать на них.

Подробные примечания к каждой статье впечатляют: такое сочетание въедливой тщательности и широты охвата материала вряд ли встретишь. И так же редко встретишь настолько последовательное использование интеллектуальной индукции: от частного случая к глубоко обоснованному умозаключению.

В общем, я убежден, что книга Зельченко будет весьма полезна не только любителям Ходасевича и специалистам по его творчеству, но и всем литературоведам – хотя бы как пример настоящей профессиональной работы.