ВЛАДИМИР ЕМЕЛЬЯНОВ

«МОРСКАЯ ЦАРЕВНА” и таманский эпизод в биографии Лермонтова

 

Стихотворение «Морская царевна» имеет единственный беловой автограф, помещенный в записной книжке, которую В.Ф. Одоевский вручил его автору М. Ю. Лермонтову 13 апреля 1841 г. перед отъездом Лермонтова из Санкт-Петербурга по приказу двора. Это предпоследнее стихотворение. До него идут «Нет, не тебя так пылко я люблю» и «Выхожу один я на дорогу». После него – только «Пророк». На обратной стороне альбома есть следы карандашной работы поэта со всеми стихотворениями, кроме “Выхожу один я на дорогу” и “Морской царевны”. Они вписаны в альбом с лицевой стороны чернилами. Чистовики остальных стихотворений также вписаны в альбом, но карандашом. Это примечательная деталь, которая может указывать на то, что оба “чернильных” стихотворения были написаны ранее и только вследствие неких обстоятельств были вписаны как чистовики с минимальными поправками. Следовательно, мы не можем датировать оба эти стихотворения летом 1841 г., потому что тогда они могли быть не написаны, а вписаны. Даты их создания остаются неизвестными. Поскольку же это так, то мы не можем обнаружить какую-либо связь между соседними стихотворениями в “Записной книжке Одоевского”. И источник “Морской царевны” следует рассматривать отдельно от остальных стихов.

 

МОРСКАЯ ЦАРЕВНА

В море царевич купает коня;
Слышит: «Царевич! взгляни на меня!»

Фыркает конь и ушами прядет,
Брызжет и плещет и дале плывет.

Слышит царевич: «Я царская дочь!
Хочешь провесть ты с царевною ночь?»

Вот показалась рука из воды,
Ловит за кисти шелко́вой узды.

Вышла младая потом голова,
В косу вплелася морская трава.

Синие очи любовью горят;
Брызги на шее, как жемчуг, дрожат.

Мыслит царевич: «Добро же! постой!»
За косу ловко схватил он рукой.

Держит, рука боевая сильна:
Плачет и молит, и бьется она.

К берегу витязь отважно плывет;
Выплыл; товарищей громко зовет:

«Эй, вы! сходитесь, лихие друзья!
Гляньте, как бьется добыча моя…

Что ж вы стоите смущенной толпой?
Али красы не видали такой?»

Вот оглянулся царевич назад:
Ахнул! померк торжествующий взгляд.

Видит, лежит на песке золотом
Чудо морское с зеленым хвостом.

Хвост чешуею змеиной покрыт,[1]
Весь замирая, свиваясь, дрожит.[2]

Пена струями сбегает с чела,
Очи одела смертельная мгла.

Бледные руки хватают песок;
Шепчут уста непонятный упрек…

Едет царевич задумчиво прочь.
Будет он помнить про царскую дочь!

Можно заметить, что героем стихотворения является не западный рыцарь, а русский витязь, и морская царевна может быть сопоставлена с Марьей Моревной русских сказок. Лермонтов писал в автобиографических записках 1830 г.:

«Однако же, если захочу вдаться в поэзию народную, то, верно, нигде больше не буду ее искать, как в русских песнях. — Как жаль, что у меня была мамушка немка, а не русская — я не слыхал сказок народных — в них, верно, больше поэзии, чем во всей французской словесности»[3]

Следовательно, это стихотворение должно приходиться на период знакомства поэта с русскими сказками или былинами. То есть, его сюжет возникает после 1830 г. Однако нам неизвестно, знал ли Лермонтов именно сказку о Марье Моревне.

Сюжет стихотворения сопоставляют с “Ундиной” Ф. Фуке в переводе В. А. Жуковского и с “Янышем королевичем” из “Песен западных славян” А.С. Пушкина[4]. Эти параллели лежат на поверхности, и Лермонтов вполне мог бы ими оправдаться, если бы его спросили об источниках сюжета. На самом же деле наиболее очевидный источник здесь биографический. И он легко доступен читателю из повести Лермонтова “Тамань”:

«Чего ты хочешь?» — закричал я, крепко сжав ее маленькие руки; пальцы ее хрустели, но она не вскрикнула: ее змеиная натура выдержала эту пытку. «Ты видел, — отвечала она, — ты донесешь!» — и сверхъестественным усилием повалила меня на борт; мы оба по пояс свесились из лодки, ее волосы касались воды: минута была решительная. Я уперся коленкою в дно, схватил ее одной рукой за косу, другой за горло, она выпустила мою одежду, и я мгновенно сбросил ее в волны.[5]

Таким образом, становится ясно, что змееподобная морская царевна – это таманская контрабандистка, также названная в повести “ундиной”, “русалкой”. Тогда возникает несколько вопросов. И первый из них это, бесспорно, вопрос о подробностях таманского эпизода и о его роли в поэтическом мироощущении Лермонтова. А второй, менее очевидный – о том, почему героиня стихотворения и повести называется царевной, что же в ней царского. На эти вопросы помогают ответить мемуары лермонтовского приятеля М. И. Цейдлера и находки современных краеведов Тамани.

Лермонтов оказался в Тамани проездом после того, как получил высочайшее повеление отбыть из Петербурга в Нижегородский драгунский полк, воевавший на Кавказе. Однако дотошные краеведы установили, что на протяжении нескольких месяцев он укрывался от военной службы сперва на водах в Пятигорске, а затем в имении своего дяди Акима Хастатова под Кизляром. Когда же он узнал, что в эти края едет с инспекционной миссией сам царь, то его задачей было не попасться царю на глаза. Иначе он непременно спросил бы, почему поручик до сих пор не в своей части. Обстоятельства сложились так, что царь в Геленджикской бухте не задержался: сперва там начался шторм, а потом загорелись склады. 23 сентября 1837 г. царь поспешил ретироваться. 22 сентября Лермонтов выезжает из имения дяди в Ставрополь. Ему нужно сперва добраться до Тамани (а это четверо суток пути по суше), а затем отправиться морем до отряда, к которому он прикомандирован. Поздним вечером 26 сентября Лермонтов прибывает в Тамань, где уже нет царя. Но его вместо монаршего гнева ожидают приключения иного рода.

Лермонтов остановился в хате уже умершего Федора Мысника, который держал царину – большой луг для выпаса скота. Работник, который стерег царину, назывался цариннык. Его жена звалась Царициха. В ее доме проживали дочь Александра 18 лет (1819 г. по переписи) с сыном от татарина и слепой сирота мальчик Яшка[6]. Первый биограф Лермонтова П. А. Висковатов писал: “Тут поэт испытал странного рода столкновение с казачкой Царицихой, принявшей его за тайного соглядатая, желавшего накрыть контрабандистов, с которыми она имела сношения. Эпизод этот послужил поэту темой для повести «Тамань». В 1879 году описываемая в этой повести хата еще была цела, она принадлежала казаку Миснику и стояла невдалеке от нынешней пристани над обрывом.”[7]. Муж Александры был контрабандистом и сбывал оружие и порох черкесам. Лермонтов в ту же ночь был дочиста обокраден слепым, причем пропали не только мундир, оружие и деньги, но также письма и деньги, которые родители Н. С. Мартынова через Лермонтова посылали сыну. Он вынужден был сперва занять денег у дяди, а затем просить деньги у бабушки, которая выслала ему их уже после его приезда в Ставрополь. М. И. Цейдлер описывает тех же людей, которых он видел через год в 1838 г.:

Я почти весь день проводил в Тамани на излюбленной завалинке; обедал, читал, пил чай над берегом моря в тени и прохладе. Однажды, возвращаясь домой, я издали заметил какие-то сидящие под окнами моими фигуры: одна из них была женщина с ребенком на руках, другая фигура стояла перед ней и что-то с жаром рассказывала. Подойдя ближе, я поражен был красотой моей неожиданной гостьи. Это была молодая татарка лет девятнадцати с грудным татарчонком на руках. Черты лица ее нисколько не походили на скуластый тип татар, но скорей принадлежали к типу чистокровному европейскому. Правильный античный профиль, большие голубые с черными ресницами глаза, роскошные, длинные косы спадали по плечам из-под бархатной шапочки; шелковый бешмет, стянутый поясом, обрисовывал ее стройный стан, а маленькие ножки в желтых мештах выглядывали из-под широких складок шальвар. Вообще вся она была изящна; прекрасное лицо ее выражало затаенную грусть. Собеседник ее был мальчик в сермяге, босой, без шапки. Он, казалось, был слеп, судя по бельмам на глазах. Все лицо его выражало сметливость, лукавство и смелость. Несмотря на бельма, ходил он бойко по утесистому берегу. Из расспросов я узнал, что красавица эта — жена старого крымского татарина, золотых дел мастера, который торгует оружием, и что она живет по соседству в маленьком сарае, на одном со мной дворе: самого же его здесь нет, но что он часто приезжает. Покуда я расспрашивал слепого мальчика, соседка тихо запела свою заунывную песню, под звуки которой в бурную ночь, по приезде моем, заснул я так сладко. Слепой мальчик сделался моим переводчиком. Всякий раз, когда она приходила посидеть под окном, он, видимо, следил за ней. Муж красавицы, с которым я познакомился впоследствии, купив у него прекрасную шашку и кинжал, имел злое и лукавое лицо, говорил по-русски неохотно, на вопросы отвечал уклончиво; он скорее походил на контрабандиста, чем на серебряных дел мастера. По всей вероятности, доставка пороха, свинца и оружия береговым черкесам была его промыслом.[8]

Лермонтов, видимо, заметил контрабанду. Никаких полномочий инспектора у него не было. На тот момент он не только не побывал ни в одном бою, но длительное время уклонялся от армейской службы. И тем не менее он каким-то образом вмешался в дела контрабандистов. Из текста повести следует, что дочь Царицихи прельстила его, посадила в лодку и пригрозила утопить, если он тотчас же не покинет город. И когда Лермонтов оказался на берегу, то немедленно отбыл в Ставрополь в ночь с 28 на 29 сентября. Попросту говоря, бежал.

Однако все не так просто. Мы видим одно забавное несовпадение. В повести сказано, что Печорин не умел плавать. А царевич из стихотворения выплывает из моря и тянет царевну за косу к берегу. Не зря В.В. Набоков замечает в предисловии к своему переводу “Тамани”, что неумение плавать в повести не мотивировано. Девушка не могла об этом знать[9]. Значит, не в этом дело. Лермонтов в беловой редакции 1840 г. спешно прикрыл что-то неумением героя плавать, а черновиков 1838 г. не оставил. Скорее всего, эпизод сталкивания русалки в воду был выдуман им. Потому что представить 22-летнего пехотинца, не имеющего опыта сражений, не жившего на море, победителем сильной южанки и “морской волчицы” довольно затруднительно. Можно предположить, что дело обстояло иным образом: Лермонтов застал контрабандистов за их занятием и одновременно влюбился в дочь хозяйки, что привело к событиям, заставившим его спасаться бегством.

Тема сталкивания в воду была для поэта навязчивой. Вспомним еще два случая. В стихотворении “Тамара”, также присутствующем в записной книжке Одоевского, говорится о том, что царица сперва губит своих любовников, а потом сбрасывает их тела в реку. Точно так же в наброске “Я в Тифлисе…” тело убитого офицера было брошено в Куру. Причем интересно, что все эти жертвы были связаны с любовью и с причастностью к чужой тайне. Если же посмотреть более ранние произведения поэта, написанные до таманского эпизода, то мы, например, и в “Русалке” обнаружим погребенного на дне витязя, “добычу ревнивой волны”. Следовательно, можно сказать, что мотив сталкивания в воду и утопления относится к индивидуальной мифологии поэта.[10]

Опора на таманский эпизод объясняет в стихотворении главное: почему царская дочь? Потому что дочь Царицихи, жены царинныка. А все остальное – призыв к воде, борьба в воде, хватание за косу – элементы мифопоэтического мышления, которые есть и в повести, и в стихотворении.

В целом «Морская царевна» это стихи о страшном поражении. В немецкой романтической поэзии русалка или губит рыцаря, или влюбляется в него и жертвует собою. Здесь же, несомненно, описаны неадекватные действия русского витязя, приведшие к гибели морской царевны. Желание покрасоваться перед приятелями и жуткий крах, потому что витязь видит на берегу не то, что сперва слышал, а потом видел в воде. Интересно, что приятели вообще исчезают из последних строк, мы не знаем их реакции после того, как они застывают в изумлении. Мы только видим, как посрамлен витязь своим поступком в собственных глазах. В “Тамани” перед нами прекрасное объяснение того же самого чувства:

И зачем было судьбе кинуть меня в мирный круг честных контрабандистов? Как камень, брошенный в гладкий источник, я встревожил их спокойствие и, как камень, едва сам не пошел ко дну![11]

 Лермонтову была свойственна позиция пророка, вестника “всевышнего судии”. Он вмешивался в события, когда никто не просил его о таком участии. Началось это со “Смерти поэта”, когда никому не известный юноша обвинил высший свет в убийстве Пушкина. И затем многократно продолжилось после его отправки на Кавказ, чему, собственно, посвящен и сам роман: Печорин своим вмешательством в жизнь женщин способствует их несчастьям. Вполне возможно, что стихотворение было написано тогда же, когда и “Тамань”. Но Лермонтов вписал его в альбом летом 1841 года, вспомнив таманский эпизод в связи с каким-то новым случаем своего неловкого вмешательства в чужую жизнь.

К моменту своей гибели Лермонтов уже решительно опостылел всем своими постоянными насмешками. Тот самый священник Василий Эрастов, который отказался отпевать его и унес ключи от храма, сказал об этом откровенно:

От него [Лермонтова] в Пятигорске никому прохода не было. Каверзник был, всем досаждал. Поэт, поэт!.. Мало-что поэт. Эка штука! Всяк себя поэтом назовет, чтобы другим неприятности наносить…

Вы думаете, все тогда плакали? Никто не плакал. Все радовались… От насмешек его избавились. Он над каждым смеялся. Приятно, думаете, насмешки его переносить? На всех карикатуры выдумывал. Язвительный был…

[Я] видел, как его везли возле окон моих. Арба короткая… Ноги вперед висят, голова сзади болтается. Никто ему не сочувствовал.[12]

Получив злое пророчество от немецкой гадалки (“тебя ждет такая отставка, после которой ты ничего уже не захочешь”), Лермонтов как мог оттягивал свое прибытие на театр военных действий. Он хотел повторить то, что уже было четыре года назад, когда он до последнего отсиживался на водах и в дядиной усадьбе. Он скучал в Пятигорске. И от скуки досаждал собравшимся здесь бездельникам. Однако сознание своей нетактичности тяготило его. Поэт осуждал себя за то, что его участие в жизни других людей излишне навязчиво, а зачастую и неуместно. Тогда и была вписана в записную книжку “Морская царевна” – стихи, основанные на таманском эпизоде. Основной мотив стихотворения и повести – нетактичность героя в обращении с неведомым.

Тема “Морской царевны” отозвалась в следующем столетии двумя произведениями. В повести А.И. Куприна “Олеся” вмешательство скучающего обывателя в жизнь лесовички-колдуньи и ее бабушки едва не доводит их до гибели и заставляет скрыться. А в стихотворении Юрия Кузнецова рассказано о том, что чувствует живая природа под рукой мучителя, желающего постичь ее тайну:

 

АТОМНАЯ СКАЗКА

Эту сказку счастливую слышал
Я уже на теперешний лад,
Как Иванушка во поле вышел
И стрелу запустил наугад.

Он пошел в направленье полета
По сребристому следу судьбы.
И попал он к лягушке в болото,
За три моря от отчей избы.

– Пригодится на правое дело! –
Положил он лягушку в платок.
Вскрыл ей белое царское тело
И пустил электрический ток.

В долгих муках она умирала,
В каждой жилке стучали века.
И улыбка познанья играла
На счастливом лице дурака.

2 февраля 1968

 

Так Лермонтов, известный в истории русской литературы как первооткрыватель новых размеров и тем, открыл еще и совершенно новое состояние души – стыд человека за насилие над чужим миром и чужой тайной.

 

________________________________________________________

[1] Зачеркнуто чернилами: Хвост – как змея весь покрыт чешуей.
[2]Зачеркнуто чернилами: Бьет, замирая, песок золотой.
[3]Лермонтов М.Ю. Собрание сочинений в 4-х томах. Л., Наука, 1981. Т. 4. Проза. Письма. С. 356.
[4]Лермонтов М.Ю. Собрание сочинений в 4-х томах. Л., Наука, 1979. Т. 1. Стихотворения. 1828-1841. С. 617.
[5]Лермонтов М.Ю., ук. соч. Л., Наука, 1981. Т. 4. Проза. Письма. С. 237.
[6]Все подробности таманского эпизода в настоящее время подробно разобраны в издании: Малахова Валентина. Городишко. Комментарий к повести М. Ю. Лермонтова “Тамань”. СПб., Найди лесоруба, 2024. С. 11-52, 169-171.
[7]Висковатов П.А. Михаил Юрьевич Лермонтов. Жизнь и творчество. М., 1891. С. 252.
[8]Цейдлер М. И. На Кавказе в тридцатых годах // М. Ю. Лермонтов в воспоминаниях современников. М.: 1989. С. 258.
[9] Vladimir Nabokov. Translator’s Foreword // Mikhail Lermontov. A Hero of Our Time. Transl. by Vladimir Nabokov in collaboration with Dmitri Nabokov. Garden City NY: Doubleday, 1958. P. xix.
[10] Заславский О.Б. Художественная структура наброска Лермонтова “Я в Тифлисе…” // Известия РАН. Серия литературы и языка. 2010. Том 69. N 3. С. 46-51.
[11] Лермонтов М.Ю., ук. соч. Л., Наука, 1981. Т. 4. Проза. Письма. С. 238.
[12] В. Эрастов в передаче Е. Ганейзера // «Вестник Европы». 1914. Кн. 3. С. 392—393.