ПЕРЕД ПУТЕШЕСТВИЕМ В ХТОНЬ
Григорий Батрынча. Экспресс «Манна небесная». Составитель Борис Кутенков. Предисловие Романа Шишкова, послесловие Валерия Шубинского. — М.: Конь блед, 2024. — 108 с.
Дебютная книга Григория Батрынчи «Экспресс “Манна небесная”» (2024) получилась лëгкой, искрящейся и яркой. Входящие в неё тексты всячески уворачиваются от попыток чересчур серьёзных толкований (что не значит, однако, что автор не замечает «серьёзного»: напротив; но обращается с ним по-своему), они начисто лишены пафоса, позы. Это тот случай, когда стихи по-настоящему дышат жизнью – со всеми её «неслучайными случайностями», ошибками, недоразумениями, сомнениями и горестями. Таким стихам веришь; в них много игры («смотришь на поэзию / а она – игра»), но много и сокровенного («в этом и заключается поэзия / если подумать»).
вчера дорогу заметёт снегом
сегодня по ней проезжает депутатский кортеж
завтра на депутата упал метеорит
и он утонул в реке времён
случайности неслучайны
мне говорят «карпе дием»
и я ловлю вневременных карпов
«Мне говорят “карпе дием”» — звучит наставительно. Назидание отталкивается от барабанной перепонки — и «карпе» превращается в «карпов». Так же, как в другом стихотворении существительное «ложь» оборачивается просторечной формой глагола: «ложь // не ложь а клади» («никто не должен видеть ошибку»). В голове продолжает звучать лишь незатейливая «песенка», мелодия, которую лирический субъект записывает «словами / как испорченный телефон»: «шес-сот о-дин-на-цатый эс!». Тот самый «экспресс манна небесная», который отвозил его в детстве в школу и обратно:
в детстве меня привозили в школу
либо очень рано
либо очень поздно
а лучше бы никогда
С тех пор и завелась «дурная привычка» — вечно опаздывать:
почему-то мне
никогда не удаётся
приходить вовремя
опоздания помножают скорбь
но время не спит в сердце
время поëт в сердце
Всепоглощающее время в сборнике зачастую ассоциируется с образом воды («немой король вошëл в затопленный город», «как глубоки века, как гусеницы зыбки», «почему-то мне» и др.). «Вода это ад», «в ней яд»; сам лирический субъект — тоже «большая вода / навсегда навсегда навсегда» — да и каждый из нас: «мы то что есть вода, вы то что есть нельзя» (в то же время мы — и «рыбки», в этой воде барахтающиеся). Вода — это память и забвение, страх перед которым, наряду с боязнью остаться незамеченным, также — один из болезненных мотивов книги (см. стихотворения: «нарочно, может», заканчивающееся строками: «а был ли мальчик? / плевать, забудем»; «дворники проснулись поутру», финал которого: «не забудьте / стоя у реки / самое сердечное из правил / если есть в водичке пузырьки / значит кто-то шлëпает губами»; «лоботомия»: «заснувший в троллейбусе между знакомых и мëртвых / забытых друзей недомолвок хороших оценок»).
«С опытом пришло понимание что всë это время у меня была удочка»: была и есть, но как научиться ею пользоваться? Как осознать, что «в каждом глазу — ты / миллионы возможных исходов твоей жизни»?…
каждая неподнятая монета
каждое неисполненное желание
каждая согнутая травинка
Совладать со временем так же трудно, как и с жизненной «трухой» и «мирскими заботами». Потому что невозможно подвести жизнь и всё, что её составляет, под какие-либо законы — например, вывести формулы любви и ненависти. Невозможно то, что «раз и навсегда»; любые неизменные величины в этом поэтическом мире подвергаются сомнению: «я только одно сам себе обещал / не стоит давать обещаний». Сколько ни пытайся, правда всë равно расплывëтся, окажется неубедительной:
о завтрашнем дне до сих пор ничего не знаешь
любовь это масса умноженная на объект
<…>
ненависть это слово умноженное наоборот
«Любовь это пчëлы делают из росы»: поэтические же определения понятий, вещей вокруг — единственное, что может помочь не растеряться окончательно, ведь «поэзия настолько восхищает свободу / и предвосхищает смысл». И порой для того, чтобы удержаться на плаву, приходится придумывать собственные поэтические законы, вытесняющие законы физические:
плотность воды
вычисляется по формуле:
«воля делённая на неволю
и сложенная в шкаф,
в компанию к другим
необходимым неизменным»
Но даже они не дают гарантий. Лирическому субъекту свойственно постоянно ошибаться — и бояться совершить новую ошибку, и всё-таки допускать её снова и снова — вопреки, потому что иначе — никак:
никто не должен видеть ошибку
зачеркнуть ошибку недостаточно
нужно заштриховать её так
чтобы разглядеть было невозможно
<…>
но нельзя избавиться от ошибок
Более того — что страшно — и себя самого он видит ошибкой:
никто не должен видеть ошибку
поэтому я встаю перед зеркалом
и закрываю глаза
Текст заканчивается строчками из детской считалочки: «буду резать буду бить / всë равно тебе водить» (отсылки к ней есть и в других строках: «сколько ещё попыток осталось <…> пока не закончился туман // можно взять ластик / можно взять ножик…» — чтобы «соскрести» свои ошибки). «Детского» в этой книге много: оцепенение пронизывает стихотворение «от кафеля ржавое эхо», в котором перефразируются слова из детской игры («морская фигура застыла / никто не волнуется больше»); лирический герой сверяется «с зарубками собственного роста в коридоре» в стихотворении «в этом доме мне больше ничего не принадлежит», где происходит прощание с домом детства перед отправлением во взрослую жизнь («пересадочный пункт перед путешествием в хтонь»); угадывается намëк на советский мультфильм «Падал прошлогодний снег» в стихотворении «о настоящем»; переосмысливается знаменитое детское стихотворение Самуила Маршака «Багаж» в тексте «ты зачем на меня укоризненно смотришь с плаката» («да пребудет с тобою картонка, корзина, картина») и проч. В тексте «Лоботомия» потерянный герой смотрит «пустыми злыми и встревоженными» глазами на своë повзрослевшее поколение (через призму пушкинского «Вновь я посетил…»: «здравствуй племя молодое незнакомое / омерзительное железобетонное // кто не спрятался / я не виноват»).
«Экспресс “манна небесная”» – об этом сложном пути взросления, до боли знакомом каждому.
лейся песня время тоже длится
заживают на щеках угри
Это беспрестанный юношеский поиск себя, беспокойный и тревожный, — в условиях на грани между виртуальной реальностью и реальностью «той страшной страны / что зачем-то зовëтся россия», в то страшное время, которое нашему поколению — родившихся в нулевые и дальше — приходится проживать.
На этом пути есть вера в то, что всë будет хорошо, стоит только, вернувшись домой за случайно забытой вещью, «показать язык отражению в зеркале», дав понять нечистым силам, что ты — их сильнее.