СТИХИ ДЛЯ МАМЫ
1.
коммуника, привитая вдоль абсид
велотрека в бытность к олимпиаде,
как металась здесь ни отдать ни пяди
реформаторам, насаждавшим спид,
ускользала с ящеркой наравне,
резалась, верещала как в продразвёрстку,
и совсем взрывалась впритык к стене,
обагряя вытертую извёстку.
только нам и давала себя собрать,
не какое-то нужное слово знавшим,
а таким же брошенным умирать
под москвой во всем некомплекте нашем.
но когда распахивали туески,
потолок в дому заливался алым
и еще золотым таким,
что казалось дело за самым малым.
шутка ли что та́м, где она росла,
не говоря уж о стадионе,
сложены теперь эти без числа
неоформленные тела на склоне,
выглядя как какой-то ужасный плов
перед богом, и из скупого ада
их карманов кантиков куполов
ничего не вырастет и не надо.
2.
сколько раз мы вернулись, и как:
ладно с битого пляжа,
где нет-нет кто-нибудь истекал
от осколка, но даже
с торжищ вднх, увильнув
от валящихся статуй
золотых, проигравших войну
с мировой сладкой ватой.
и уже в триста двадцать втором,
отвернувшись насколько
это было возможно, нутром
всё же ждали осколка
треснувшей комсомольской звезды,
партизанской колонны,
в знак что даже и в клешнях беды
были невероломны.
но москва отпускала нас так,
и к полуночи ближе
предъявляла в своих новостях,
кто сегодня не выжил,
как и лес поселковый, сгорев
с быстротою тетрадки,
обнажал на просвет в октябре
летних казней остатки.
мы кивали всем павшим, но и
представляли едва ли,
для провала в какие слои
нас ещё оставляли
в низком городе между травой
и плитой, на запястье
голубой полосы фронтовой
без осколка на счастье.
3.
за стеной, когда её снесли, и не оказалось ничего:
от реки гнилые костыли, проволки с травою блудовство
но и здесь где мялся и слепил торг воскресный в тысячу локтей,
кто всё это господи скупил и промыл площадку в кислоте
кто стесал футболки guess и boss, размотал поделки из тюрьмы,
музыку примерно перевёз, неужели это правда мы
ни упавший что ли вертолёт, ни скины когда они сожгли
несколько палаток напролёт, не сумели то что мы смогли
этот ровный набережный бред, повторяющийся на ходу —
лучшая из мыслимых побед в нашем крайнем основном ряду
вот бы всё и дальше по реке улеглось так на одной волне
с нашей плоской святостью, никем кроме нас не понятой вполне
4.
ну же чего ты тогда испугался так,
будто бы не родился уже в посмертный
посткоридор, в упаковку из-под страны,
в надписях и дырявую как рейхстаг,
всё запасающую снежок несметный,
чтобы не перекинулся к остальным,
или не видел на ниточной проходной,
как скупые лица отслаиваются с мозаик,
обнажая просто затвердевшую грязь,
будто бы не прикидывал сам, родной,
что остаётся от тех, кто застрял вертясь
между прутьями остановки, разжать нельзя их,
разве деревья успенские не влеклись
как безумные женщины, и трава на изломе
не исходила пеною до конца,
или кошка не соскочила куда-то в слизь
над промышленной течью, забыв о доме,
или ты сам не уронил птенца,
не катался за зимними стрельбищами, никак
не вникая в кого стреляют, но и неважно,
только одно скольженье свое любя,
тоже и в парке разбитом не приникал
к выброшенным чужим лотерейкам, в каждой
тот же прочерк встречая, что у себя:
это же честные раздались времена,
и земля ничего не прятала от вступавших
в первые наблюдательные права,
как бы стараясь оповестить сполна
в маленьком мороке допризывном тупящих,
двигавшихся едва.
кто бы подумал, чем тебя озадачат
танки, сошедшие с орденоносных тумб
дораскатать остаток всего, что тут
что-то еще не то чтобы даже значит,
просто напоминает, сквозит в быту,
падает не повертываясь на лету.
5.
приблизься или просто призамри,
развинченный подросток с всд,
какое на отшибе у земли
положено известие в себе:
за бледный санаториум теней
чужие сосны тянутся длинней,
следя насколько из почти мужчин
ты здесь один за всех неизлечим.
придуманные летом города
стоят сданы, в разграбленных тц
тупые одноклассницы, о да
повешены со спермой на лице.
война взяла отсюда что могла
и отступила в лес, и там легла
под каждою корой, в траве любой
верней и первороднее собой.
кленовый лист распялен ей во все
свои концы, осиная слюна
налажена, настроено в росе
сияние, и хвоя взострена
до исступленья, всё подведено
к броску или разрыву, всё равно
с какого края это ни прочти,
и ей не нужно выбирать почти.
чуть ночь она врывается в дневной
стационар, сминая зеркала,
а ты спасен, отозванный домой,
где все давно потреблено дотла,
но сам ложишься так, как бы встаешь
навстречу ей, и тоже застаешь
ее в своем напуганном тепле,
одном за всех не лгущем о тебе.
6.
как-то вышло, что не то что дом
не взорвали с нами, а банально
все автобусы, хотя бы и со льдом
вместо стекол, довезли нормально
на сиденьи сдавленном гнедом
арка на заречье не сошлась
как бы симплегады до отказа,
и рука в пробоине, где касса
не осталась и не обожглась
даже и во сне пасущий нас
призрак над аптекой без лекарства
не спустился в свой последний раз
это место, легшее лицом
под ноги торговцам и ловчилам
с чертовым застрявшим колесом,
если нас чему и научило,
то перемещаться в нулевой
плоскости воздушной, желатинной
калькой с никого для никого
зависать над поймой и плотиной
но и до такого истончась,
отпустив последнюю санчасть
и последний цех под спа и фитнес,
загрузившись в погреб посветлей,
не забыли радости своей
ни за что, им есть за что убить нас
видишь, ни в театре, ни в кино
ни на рынках загнанных в опале,
ни на кладбище, где желтое пшено
тоже умерли кто насыпали,
тоже ничего не прощено
и другого не изобрелось,
чем стоять и дальше в багреце и
ржавчине просвечено насквозь
до почти отсутствия в прицеле
2024-2025
Перейти к содержимому
