О СТИХОТВОРЕНИИ НОМЕРА (Ольга Аникина, Александр Беляков, Дмитрий Григорьев, Игорь Караулов, Евгения Риц)
ОЛЬГА АНИКИНА
Это очень петербургское стихотворение, этакий манифест, написанный с размахом на сто лет вперёд. Это очень желчный текст («и золотом каждой прохожей косы/пленялись со знанием дела»). Кажется, именно здесь и спрятана настоящая «надменная улыбка» Блока, в этой самой строчке, а не в первой, где это прописано словами.
Пустынный квартал, выросший «на почве далёкой и зыбкой», похоже, в какой-то мере является отголоском пустыря из «Песни Судьбы», неудачной пьесы, которую Блок писал в те же самые годы (1907 – 1908), и эта неудача стала для поэта большим потрясением. Вьюга из последнего катрена мне видится тоже эхом этой пьесы, где в финальной картине, по замыслу поэта, валит снег и воет метель.
«Надменная улыбка» в начале и вьюга в финале (а ещё эта вьюга может быть эхом «Снежной маски») держат весь этот текст на плаву, как нить основы и утка. Я даже, грешным делом, чаще всего так и цитирую это стихотворение: первый катрен, а потом последний. Потому что они связаны между собой одной и той же эмоцией. Именно потому «бог» здесь с маленькой буквы – так высоко восходит заносчивость поэта, который, между тем, умеет горько плакать «над малым цветком, над маленькой тучкой жемчужной».
Если даже бог у Блока с маленькой буквы, то обыватель – с самой что ни на есть крошечной. Седьмое четверостишие – как раз то место, которое меня больше всего в этом стихотворении раздражает. Ведь если уж поэт плачет над маленькой тучкой, почему бы ему, в конце-то концов, не посочувствовать простому человеку, обывателю? И объяснение этой невозможности самое простое, очень русское: «у поэта – всемирный запой», и у него уже нет сил ни на какого обывателя. Он и сам-то, может быть, держится только за счёт своего последнего высокомерия. Того ещё высокомерия: «пускай я умру под забором как пёс». Это надменность нищего, гордость бродяги. Выкрик гениального поэта, который оказался слабым драматургом.
Поэта в этом тексте мощно мотает на эмоциональных качелях – от «надменной улыбки» – через трудовой (и не только трудовой) запой – к желчности, от неё – к сплину, сентиментальности, и снова – снова к переживанию запойного оглушения, уже глубокого, исключительно физического, перетекающего в финале в настоящий гимн поэтской гордыне. Пожалуй, это одно из самых пьяных Блоковских стихов. Одно из самых надрывных его стихов.
АЛЕКСАНДР БЕЛЯКОВ
Стихотворение уникального жанрового диапазона. Начинается как рифмованный фельетон а-ля Саша Черный, заканчивается как символ веры, исступлённая молитва Господу нашему, Аполлону. Заявлениям самого Блока о том, что он писал нечто сатирическое, не более, я не слишком доверяю. Если же Сан Саныч действительно не замахивался на большее, значит, творение превзошло намерения автора. Дело обычное у великих поэтов.
Мне нравится, как «движется камера» в этом двухсерийном стихотворении. Первая серия – взгляд снаружи, то есть читателей на поэтов. Вторая серия – взгляд изнутри, то есть поэтов на читателей. Достаётся всем – и поэтам, и читателям – но, в конце концов, оправданию подлежат только поэты. С точки зрения Аполлона это абсолютно справедливо.
ДМИТРИЙ ГРИГОРЬЕВ
Мне довольно легко ответить на вопрос, почему среди восьми перечисленных мной стихотворений Александра Блока оказались «Поэты».
Есть стихотворения, которые непонятно почему (анализировать это я не хочу и не буду) сразу целиком поглощают меня, перемалывают буквально на физическом уровне, срастаются со мной, становятся неотъемлемой частью. Такие тексты есть у Пушкина, Хлебникова, Мандельштама, Тарковского, Вениамина Блаженного — список можно продолжить еще на десяток-другой имен… Стихи Александра Блока в этот список не входят.
Но также есть стихотворения, которые действуют по другому — восхищают своей красотой, внутренней игрой, или же просто созвучны моему настроению, мыслям, идеологии. «Поэты» — из последних. В юности фраза «Ты будешь доволен собой и женой, своей конституцией куцей, а вот у поэта — всемирный запой, и мало ему конституций!» была чуть ли не жизненной программой. Жили мы так, или почти так. И я выбрал его не задумываясь. И даже сейчас, через сорок лет, оно, пусть и не «лучшее» в моем внутреннем рейтинге стихотворений Александра Блока, не потеряло для меня своей актуальности.
ИГОРЬ КАРАУЛОВ
За двадцать лет поэтической работы Александр Блок проделал огромный путь. Хотя под рукой у нас всегда есть определённый массив хрестоматийных блоковских стихотворений, осмысленную выборку можно произвести, руководствуясь разными тенденциями: например, Блок как символист или Блок как последователь некрасовской линии (и предшественник Есенина). Наверное, многим участникам опроса захотелось обойтись без «Незнакомки» как самого раскрученного хита, в результате победили «Поэты». Можно сказать, что этот выбор отражает нынешнюю замкнутость поэтического сообщества, которому цеховые проблемы ближе прочих; например, здесь есть созвучие современным околопремиальным баталиям. А можно отметить публицистичность стихотворения, рифмующуюся с современной модой на актуально-политическое содержание. Наконец, можно провести аналогию между нынешним временем и временем написания стихотворения — 1908 год, эпоха реакции, разочарования в «конституциях» и ухода в частную жизнь. Понятно, что всё это противоречащие друг другу диагнозы, но ведь и разные люди, вероятно, руководствовались разными мотивами. Мой мотив, наверное, практический: это у меня одно из самых цитируемых стихотворений Блока на протяжении долгого времени, в том числе и в собственных стихах.
ЕВГЕНИЯ РИЦ
Я бы, может быть, не назвала это стихотворение в числе своих любимых, понятно, что у Блока есть и еще прекраснее и в формальном, и в образном отношении. Но как раз перед тем, как меня попросили назвать любимые стихи Блока, я несколько дней постоянно его вспоминала, глядя, что происходит в моей, преимущественно поэтической, ленте фейсбука. До сих пор правда всё – и «с надменной улыбкой», и «под утро их рвало». И про целующую вьюгу, может быть, правда, вспоминаются трагические гибели этого года и раньше – мы не знаем, во что они в этот момент верили. Не символизм, а физиологический очерк какой-то.