ВИКТОР ИВАНIВ. СТИХИ 1999 ГОДА
***
Я посылаю эту открытку тебе еще раз
это значит, что ты ее никогда не увидишь снова
но каждый год мы вновь приходим в класс
как зуб висит на ниточке у зубного
Автобусы носятся как пух, голубячий помет
перебираем мы пальцами, а заплати тут
годовалому, что погадает тебе по подметкам
и скажет где собака зарыта.
На паребрике или на паперти в белых простынях
будет розою в целофане или след в гудроне
кепку набок надев, как прощаются на пристанях –
офицерик танцует с женской рукой на погоне
голышы как слова во рту мыльные пузыри из нутра
дай снотворное рвотное ли деревянными дураками
простоим до утра, пыль в глаза, петух крикнул ура
ну а ты проглоти с пылью камень
РАЗМЫШЛЕНИЕ
Высунулся в форточку покурить, почти по пояс:
в низу видно как по снегу по асфальту
марширует человек в пальто до пят.
Сказать, что это одинокий поп нельзя:
слишком много в нем выправки и муштровки,
не понимаю, как можно ходить без страховки.
Нельзя сказать, что он открывает полюс,
ни что он вдруг выкинет коленце или сальто,
ни что он был четвертован, а теперь все спят,
не четвероног, но с еле заметными прокрутами,
ай-яй, чего не бывает с рекрутами:
ложе прокрустово, нет постельного белья.
Но силы заложены в сочленениях тела,
но в притворе сердца, в средостении, смело
можно сказать что оно открыто всем ветрам и перстам,
чтобы пастор овец пересчитал по утрам.
Захар, прежде твой дедушка чистил от снега балкон,
теперь его застеклили и он теперь крытый,
а на жестянке-то целый айсберг гренландский!
Ах, если бы снег без воды растаял,
что будет, если сосед под нами откроет лавку?!
уж лучше пусть он проглотит булавку,
коль уж не может верблюд пройти в игольное ушко…
Раньше мы ездили в Цхалтубо и на озеро Балатон,
прежде мы танцовать умели тита-дрита-Маргарита,
да и соседи были с нами поласковей,
не говорили нам: че уставился или что там локти расставил,
да и сейчас не скажут,
будто в молчанку играют.
Да, вот теперь вместо гурий нам посылают ламий,
нет менонитов средь нас, откуда вражда между полами.
Ты, кажется, сказала, чтоб я тебе как-нибудь перезвонил –
хорошо, так и поступлю когда-нибудь.
Когда-нибудь мы будем вспоминать, когда не будем обманывать…
но ты же не хочешь, чтоб я глотку себе перерезал!?
Никого не хочу порочить, буду по катехизису жить,
как Плеве… а не каким-нибудь конторщиком,
который клеем конторским клеет картонки и клеет девчонок,
почти как Борис Анреп, – уж он-то не ходит с канистрой:
не сладко живется ни картежникам ни горнистам, –
шутка ли – Мыс Горн! и кто бы мне отрубил
язык свинцовый и брюки помог застегнуть?!
Но скоро уже я на дерево влезу,
и за рожи, что скорчу, мне станут платить:
за добычею буду спускаться по вечерам, что оставят прохожие,
скоро, чего-там, но не скоропостижно, короче,
буду богатый, буду и прятаться, давайте деньги, че небо коптить?!
МОЕМУ РОДСТВЕННИКУ ПО ПРОЗВИЩУ «БАЛЕРИНА»
Когда между зеленых крыш мелькают головы прохожих,
и в шляпу чопорно рука монету сбитую положит, –
Когда обдуто подле рельс, и на одно одно
полотна в сговоре находят,
уже я в душу посмотрел – и сердце мель
в подвздошной области находит.
Когда ты едешь на запятках
и хвост собачников волочишь за собой
и светятся твои лопатки,
как те смиренные лампадки,
и занесен каблук над головой, –
Тогда от крестиков нательных
к могильным столбикам уж луч перебежит,
и в легких легочных постелях
храп или хрип продребезжит.
Но ни молебнов, и ни колыбельных
слова тех ран не бередят,
и пешеходов пение в гудках автомобильных
пройдя мимо ушей, простукает тебя
тогда мурлыканье и плач под жилой голубою,
когда мурашкам будет стыд,
от пота взмокшею святой водою
уж перегретый шприц прокипятит
с подбитым глазом балерина, –
смутит меня твой зябкий вид,
и красный карлик скарлатины
за белым кроликом спешит.
ТРИ АРГУМЕНТА МОИМ ДРУЗЬЯМ
А. С. и А. К.
1. Аргумент женского кулака
Ну и что, что щека твоя в мыле,
и что пена у тебя на ботинках.
Только здесь мы недолго пробыли,
и ты видишь, летит паутинка.
А на эти ровные лужи
меньше женского кулака
ты пускаешь кораблик, но глубже
он уходит, хоть взят с потолка.
Я на столике выложил фрукты,
хоть на крышу залезь посмотреть,
как в квартирах других, ведь мне друг ты,
а придут – кто застанет нас здесь.
Это мясо сырое живое
извивается в наших руках,
раз, два, три – эту площадь жилую
нужно за день пересекать.
А когда ты выходишь на площадь,
рукавицу к щеке прижав,
и лицо укрывая под зонтик,
и глупеешь у всех на глазах, –
светит, переливаясь, на лицах
след дюлей – это кач. и кол-во,
или это блюдца налиться
мы поставили под окно?
Помнишь, в этой маленькой арке,
или это только налет? –
поместился он весь, как на марке,
и весь день о чем-то поет.
Оставалось лишь место для нимба,
огонька над его головой,
только он показался над ним бы,
словно заяц возник над травой.
Я тебя бы за руку вывел,
подарил бы на память опять
фотокарточку, стул пододвинул,
и спросил бы, как тебя звать.
Не такими уж были большими,
словно вырвали по волоску,
убежали от фар машинных
мы как тени по потолку.
Убегая, услышал за стенкой
оставаясь во взгляде своем,
то как зло говорят в своем сердце,
убегал, оставляя проем.
И когда ты в подъезде спускался,
думал, взглядывая на свет,
то казалось, что ты застоялся,
лестница пропадала на треть,
И когда ты на лес обернулся,
он собрался опять, как в клеть,
и тогда на меня ты наткнулся,
только долго не надо мне петь,
что давно, как игла на пластинке,
я уже наступаю на круг,
про то, как мы с тобой на картинке…
но тогда ты мне больше не друг.
Я прошу, повтори свое имя,
но как в фильме «Летят журавли»,
под верхушками сосен, под ними
соберут останки твои.
2. Аргумент свиста
Только не лови меня на сходстве
с моей матерью, не выкинь это вдруг.
человек духовный или плотский,
кровный родственник, а воздух дальше рук.
И отца я своего не помню,
и на улицах не сразу узнаю,
по вощеному когда проходит полу,
и насвистывает песенку свою.
Может он идет, лица не пряча,
тень свою кругами обойдя,
на шесток накинув тряпку ярче
новой шляпки, вбитого гвоздя.
Мне не надо дорогого крепа
засмотреться чтобы, и горящих штор,
чтобы обернуться и промокнуть слепо,
снег в линеечку хватая за вихор.
У ручных зверков и двух игрунок
лунный свет поодаль и повдоль,
ни зевак, ни спаленок, ни лунок,
ни французских булок, ни гондол.
Лунный свет на полукруги залов
падает как мокрая зола,
до краев напад`ло, казалось,
от дверей подъезда до угла.
Руку свою словно вдвинув в туфлю,
кувырок укладывать в квадрат,
под собою вóздух ли, воздýх ли,
и, как раньше говорили, в-аккуратт.
В вестибюле словно в птичью тушку
руку запускаешь, будто в куль,
и за спину тихо, словно на опушке
прячешь: внутренности в собственном соку.
Или словно краткую записку
медленно по ряду передашь,
и пилит она с мышиным писком
в жизнь загробную от загородных дач.
Сердце то скулит, хотя ты и кулема,
что кадык? и что до плеч и щек, –
вот наклеено и с надписью «Сулема»,
там «наружное» написано еще,
Череп и две косточки поверху
перечеркнутые, это как писать на лбу,
но я слышу слабо, сквозь фанерку,
будто помер кто и снова ни гугу.
Кухня летняя, завешанная толем,
словно прядка, пропускает свет,
только кто у нас сегодня голит,
как поймает, говорит «мой свет».
Засмотрелся кто на окна с красным тюлем,
здесь не пахнет, как из-под венца,
женская усмешка постоит над ридикюлем
и сойдет, как нету писем от отца.
3. РАСТЕРЯННОСТЬ ПЕРЕД ДВУМЯ АРГУМЕНТАМИ
Он шел, и огонек у него перед носом
казалось, возникал то над одним плечом, то над другим,
было немноголюдно, не было солнца, перед сносом
дома стояли за день до покрова,
и отпускали по себе круги,
перед лицом оставшихся без крова.
Последний раз по тропкам дыма перейти могли
вы с дома на дом, и быть в окне чердачном по колено,
в грязи, и с краю быть недосягаемой земли,
и задом чувствовать, что остывают крыши,
и видеть лампы белого каленья комнат бледных,
и с верхних этажей плевать на ближних.
Последний раз перед окном вытягиваясь в росте,
глядеть на праздности парад – на двор, глядеть на поплавок –
не появился ль кто, и выдернув звонок в корнях волос тех,
где застревал как чучело корабль,
считать ступенек сколько, в такт кивая головой,
из сумочки вниз полетят монеты, капли,
помада, зеркальце, резинка, медальон,
и все по косточкам; Растерянность раскроет
дверцу серванта и рот, и «что, цветы польем»,
вся мебель на продажу, грустно ждать,
и праздничный флажок воткнет с горою
в стакан, вертлявого попробуй руку сжать
в надежде друга, сидящего на груде из вещей,
как будто с желтою звездою на груди,
пришел ли кто, принес ли извещенье,
в котором, люди скажут: «разошлись»,
лишь башмаки на разны ноги посреди
пустынной площади и огоньки зажглись
над головами и теперь мы понимаем языки,
но чиркни спичкой, посвети, будь добр,
то «след ноги», «несмытое пятно», «ваша работа»? –
А в доме возникают сквозняки,
часы глядят, у них не видно зоба,
как пара полнолицых идиотов
из-под стекла зевота проступает,
на животе стóя одной ногой,
заботы две: жабо нужно, покрой не прилипает,
и потолком тебя накроет как волной;
глядят…
И скоро старятся, и ходят без пожитков,
как между близнецов наследство разделить?!
на что глядят больные щитовидкой?
на что бы им свой глаз не положить? –
Поверх барьеров и поверх щитов фанерных,
повдоль поребриков и мостовых шпалерных,
в последний раз нельзя не удивиться, –
под взглядом пристальным, как крест нательный,
в общественных местах и в комнатах раздельных
в последний день произошло убийство.
22 октября – 5 ноября 1999.
Примечания
При подготовке публикуемой подборки стихотворений использовались рукописи и машинописи из личного архива семьи Ивановых (ЛАСИ) и личного архива Антона Сурнина (ЛААС), а также авторизованный файл «ВИКТОР IВАНОВ. ПЕРЕЧЕНЬ ТЕКСТОВ», отправленный Виктором Iванiвым Дмитрию Кузьмину 18 декабря 1999 г. (в файл вошли 17 стихотворений, поэма «СОБУТЫЛЬНИК СОМНАМБУЛЫ» и два рассказа – «БРЕЗГЛИВОСТЬ И ОМЕРЗЕНИЕ» и «ПАСИФИК И БИЦИКЛЕТ»). Публикатор благодарит Надежду Иванову, Андрея Кузнецова, Дмитрия Кузьмина, Татьяну Лаврикову и Антона Сурнина за предоставленные материалы и помощь в их комментировании, Алексея Дьячкова – за советы и проделанную работу по сбору и систематизации архива Виктора Iванiва, без которой данная публикация была бы невозможна.
А. М.
«Я посылаю эту открытку тебе еще раз…»
Публикуется по рукописи из ЛАСИ, ранее не публиковалось. В ЛАСИ сохранилось два рукописных варианта стихотворения, публикация основана на более позднем варианте, датированном автором 25.01.1999. После даты в рукописи стоит приписка:
Кто из нас не без греха
Или наш ответ стихам Бориса Пастернака.
РАЗМЫШЛЕНИЕ
Публикуется по авторскому файлу «ВИКТОР IВАНОВ. ПЕРЕЧЕНЬ ТЕКСТОВ», ранее не публиковалось. Ранний рукописный вариант стихотворения, сохранившийся в ЛАСИ, написан той же ручкой и на аналогичной бумаге, что и расположенная в ЛАСИ по соседству рукопись стихотворения «Деньги… их ловишь как мальков в воде холодной…» (опубликовано в антологии «Нестоличная литература» в 2001 г.), датированная 24-25 февраля 1999 г. В связи с этим и «РАЗМЫШЛЕНИЕ» можно предположительно датировать февралем 1999 г. В «ПЕРЕЧЕНЕ ТЕКСТОВ», где тексты расположены преимущественно в хронологическом порядке, эти стихотворения также следуют друг за другом. В рукописном варианте отсутствует заголовок и имеется еще ряд отличий.
МОЕМУ РОДСТВЕННИКУ ПО ПРОЗВИЩУ «БАЛЕРИНА»
Публикуется по авторскому файлу «ВИКТОР IВАНОВ. ПЕРЕЧЕНЬ ТЕКСТОВ», ранее не публиковалось. В личных архивах черновики стихотворения не найдены. Судя по его расположению в «ПЕРЕЧЕНЕ ТЕКСТОВ» между стихотворениями «Деньги… их ловишь как мальков в воде холодной…» (24-25 февраля 1999 г.) и «HYMN» (5 августа 1999 г.), данный текст можно предположительно отнести к весне-лету 1999 г.
ТРИ АРГУМЕНТА МОИМ ДРУЗЬЯМ
А. С. и А. К.
Публикуется по авторскому файлу «ВИКТОР IВАНОВ. ПЕРЕЧЕНЬ ТЕКСТОВ», ранее полностью не публиковалось. Более ранний машинописный вариант под названием «ДВА АРГУМЕНТА МОИМ ДРУЗЬЯМ АНДРЕЮ И АНТОНУ» (без подзаголовка) сохранился в ЛААС. Он также состоит из трех одноименных частей, две из которых имеют отдельные датировки: 1 часть – «24-4 ноября 1999» (вероятно, 24 октября – 4 ноября 1999 или 2-4 ноября 1999), 3 часть – 2-3 ноября 1999. В ЛАСИ сохранился рукописный вариант 2 части, озаглавленный «На стихи А. С.» и датированный 26-27 октября 1999 г. Машинопись имеет отличия от варианта, включенного в «ПЕРЕЧЕНЬ ТЕКСТОВ» (в основном они касаются пунктуации и расположения строф; наибольшие отличия имеет 3 часть). Рукописный вариант (вероятно, наиболее ранний) также имеет ряд отличий по сравнению с машинописью и файлом. 3 часть в переработанном виде впервые была опубликована под названием «ЧАСИКИ ДВУХ ПОГОДКОВ» в антологии «Нестоличная литература» (М. : Новое литературное обозрение, 2001) и впоследствии под этим же названием вошла в книгу «Стеклянный человек и зеленая пластинка» (М. : «Ракета, 2006).
А. С. – Антон Сурнин, новосибирский поэт, друг Виктора Iванiва.
А. К. – Андрей Кузнецов, новосибирский художник, критик, галерист, друг Виктора Iванiва.