ИНГЕБОРГ БАХМАН
в переводах Егора Зайцева
От переводчика
Ингеборг Бахман (1926-1973) — знаменитая австрийская поэтесса 2-й половины XX века. Приобрела известность и признание на собраниях «Группы 47» (1952-53). Автор романа «Малина», а также радиопьес «Добрый бог с Манхэттэна», «Цикады» и др. Представленные переводы входят в две прижизненных книги стихов:
1. «Отсроченное время» («Gestundete Zeit», 1953), в которой передается напряженность послевоенной эпохи, предощущение «худших дней» и надежда на то, что небо, наконец, покроют «вечные доспехи»;
2. «Обращение к Большой Медведице («Anrufung des Groβen Bären», 1956), вводящей мифологические мотивы, обращающей к мирозданию безответные, внеисторичные вопросы, —здесь любовь становится собеседником, а солнце побуждает к гимну, гимну, неотличимому от жалобы.
Егор Зайцев
ОТСРОЧЕННОЕ ВРЕМЯ
Худшие дни на пороге.
Время, незримое до поры,
выходит на горизонт.
Скоро затянешь шнурки
и собак по болотным дворам разгонишь.
Потому что внутренности рыб
стали холодными на ветру.
Еле тлеет огонь люпинов.
Твой взгляд ждет в тумане:
время, незримое до поры,
выходит на горизонт.
Там любовь твоя тонет в песке,
он идет по ее волосам,
он ложится ей в рот,
он крадет ее слово,
он знает в ней смерть
и жажду разлуки
за каждою лаской.
Не смотри назад.
Затяни шнурки.
Разгони собак.
Выброси в море рыб.
Выжги люпины!
Худшие дни на пороге.
ОТБЫТИЕ
Валит над землей дым.
Я не спускаю глаз с хижины рыбаков
затем, что солнце зайдет,
не одолеешь и десяти миль.
Тысячеглазая, неясная вода,
поднимает ресницы из белой пены,
чтобы видеть тебя ночью и днём
эти тридцать дней.
Даже когда корабль
делает неуверенный шаг,
ровно стой на борту.
За столами сейчас едят
копчёную рыбу;
потом, встав на колени,
штопают сети,
но ночью они проспят
час или два часа,
и их руки сделаются мягче,
освободившись от соли и масла,
мягче хлеба мечты,
что они преломили.
Первая волна ночи бьёт о берег,
вторая уже достает до тебя.
Но вглядись туда, и увидишь
упрямое дерево
с поднятой рукой —
ветер вырвал вторую —
и думаешь: сколько ещё
сколько ещё
выстоит бурь искривленное дерево?
Земли уже совсем не видно.
Нужно было хвататься рукою за отмель
или волосами цепляться за скалы.
Морские чудовища лезут, в раковины трубя,
на́ спины волн, они скачут и рубят
голыми саблями дни на куски, только красный след
остаётся в воде, тебя снес туда сон
до скончанья часов,
ты лишаешься чувств.
Тут что-то случилось с канатом,
окликают тебя, хорошо,
быть нужным. Нет лучше
работы, чем на кораблях,
уходящих вдаль,
тянуть канат, черпать воду,
заделывать течь, сберегая груз.
Ничего нет лучше, чем вечером падать
без сил. Ничего лучше, чем утром
внять ясности с первым светом,
встать против недвижного небосвода,
не думать о непроходимой воде,
над волнами вести корабль
к вечно вновь находимому берегу солнца.
ОСЕННИЙ МАНЕВР
Не говорю: это было вчера. С бесполезным
золотом лета в карманах снова лежим
на соломе насмешки, в осеннем маневре часов.
И нам не годится, как птицам,
путь побега на юг. Вечером мимо
тянутся лодки, гондолы и иногда
глаз мне занозит сытый мечтами мрамор
красотой, в которой я уязвима.
В газетах много пишут о простуде,
ее последствиях, о дураках, о мертвых,
об убийцах, изгнанниках, о мириадах
льдин, но мало — о том, что мне мило.
Да и с чего б? Перед нищим, что днем приходит,
закрываю дверь — нынче мирное время
и можно не мучать глаз, разве в дождь,
видя безвестные смерти листьев.
Отправимся в путь! Под кипарисом
или под пальмой, в апельсиновой роще
посмотрим по сходной цене закат,
которому равных нет! Позволим себе
до завтра забыть о неотвеченных письмах!
Время способно на чудо. Но постучи оно в дверь
в неурочный час стуком вины — нас нет дома.
В погребе сердца, забыв о сне, нахожу себя вновь
на соломе насмешки, в осеннем маневре часов.
ЛЮБОВЬ, ОТВЕТЬ МНЕ
Твоя шляпа в приветствии поднята,
непокрытый затылок облачен в облака,
твое сердце не отсюда,
твой рот поглощает новые языки,
трясункой переполнены поля,
открыты звёзды лилий по утрам,
от пуха ты ослеп, но смотришь вверх
ты плачешь, ты смеешься, погибаешь,
что выпадет тебе еще —
Любовь, ответь мне!
Павлин парадный распускает хвост,
голубка поднимает воротник,
растянут воздух гулом голубей,
кричит гагара, льется дикий мед
по всей земле, в ухоженном саду
над каждой грядкой жёлтая пыльца.
Рыбёшка падает, уплыв от всех,
краснея, на коралл, как на кровать.
Под музыку песка танцует скорпион.
Жук самку узнает издалека,
о, будь я им, я б тоже ощущала,
как крылья чуть мерцают под броней,
и улетела в заросли клубники!
Любовь, ответь мне!
Вода ведает слова,
волна хватает за руку волну,
вспух виноград, подпрыгнул и упал.
Смеясь, улитка покидает дом!
Умеет камень делать мягче камни!
Ответь, любовь, сама я не отвечу:
должна я краткий, безнадёжный срок
заполнить мыслями и быть одна,
и не любя, и не ища любви?
Должна ли мыслить? Это не измена?
Ты говоришь: иной нас ищет дух…
Не отвечай. Я вижу: саламандра
живёт в огне.
И ей не страшно и совсем не больно.
К СОЛНЦУ
Прекраснее, чем луна и ее благородный свет.
Прекраснее звезд, прославленных полчищ ночи.
Много прекрасней, чем огненный ход кометы.
Призвано быть великолепней любой звезды,
Ибо тебе и мне жить под ним каждый день, — Солнце.
Прекрасное Солнце встает, свой труд не забыв,
Не закончив; великолепней летом, где день,
У воды, обратившись в пар, с парусами, осевшими в отраженье,
Тонет в твоих глазах, пока они не устали и не закрылись.
Без Солнца искусство вновь наденет чадру,
Ты мне больше незрима, и песок, и море,
иссеченные тенью, прячутся мне под веко.
Прекрасный свет, что дари́т нас теплом и заботой с тем,
Чтобы я видела вновь, чтоб я видела вновь тебя.
Ничего прекрасней под Солнцем, чем быть под Солнцем…
Ничего прекрасней, чем видеть посох в воде или птицу в выси,
Что мыслит полёт, или стаю рыб,
Цветных, резных, в мир отпущенных с вестью света,
Видеть прямоугольник поля, сотни углов земли
И платье, что ты надела. И твое платье, свободное, голубое!
Прекрасная голубизна, где прогуливаются павлины,
Голубая даль, зона счастья с бурями моих чувств,
Голубая случайность горизонта! И глаза упоенно
Раскрываются, и блестят, и горят до боли.
Прекрасное Солнце, даровавшее пыли великое восхищенье,
Я подаю, но не из-за луны или звездной ночи,
Что дурачит меня хвастовством комет,
Только из-за тебя, позабыв обо всём другом,
Жалобу о неотвратимой потери моих глаз.
КАЖДЫЙ ДЕНЬ
Больше не объявляют войну —
её продолжают. Привычным
стало неслыханное. Герой
чурается битвы. Слабый
отправлен на фронт.
Терпение — униформа дня,
награда — безрадостная звезда
надежды над сердцем.
Её выдают,
когда всё уже произошло,
когда смолкла барабанная дробь,
когда враг стал незримым
и тень вечных доспехов
покрыла небо.
Её выдают
за бегство от флагов,
за смелость пред другом,
за разглашение подлой тайны,
за пренебрежение
каждым приказом.