БОГДАН АГРИС
НОЧНОЕ НАЧАЛО ВЕСНЫ
Наталья Явлюхина. Сверкающая усталость. М.: Русский Гулливер, 2022
1.
Если позволительно сжимать впечатление от той или иной поэтики в один, сам собою возникающий при чтении, визуальный образ, то в случае Натальи Явлюхиной для меня он будет приблизительно таким: темнота (но не чёрная, а сиренево-фиолетовая), и в этой темноте – светящиеся бледно-ледяным белым геометрические тела: кубы, параллелепипеды, усечённые конусы… А на заднем плане – нечто резкое и тревожное: то ли узор паутины, то ли сеть трещин на зеркальной поверхности, то ли проекция граней кристалла на плоскость, то ли и то, и другое, и третье одновременно:
…«пух в фиолетовых переулках
после дождя пахнет газетами»
«а так он белые лохматые огни»…
Ещё.
…некто, кто знает имя работы, смеется,
сбегает наружу — там темнота под берлинскую,
остановки стеклянные, их пробирочный блеск
в назревающих липах…
И ещё.
…смеркается в апреле, серебрится
ночная Боровицкая насквозь
пропитанная инеем еловым
уходит покачнувшись за края
по линиям размоченным лиловым…
И примеры, подтверждающие неслучайность моего ассоциативного образа, этим, разумеется, не исчерпываются. СНТ здесь прозрачны, Астана стеклянна…. Об этом, впрочем, достаточно.
А вот о кристаллах – в том числе в виде драгоценных камней. Их тут, жёстких, ребристых, режущих, и вообще хватает:
и еще
несколько слов о рубине:
все непрощаемо на свете
огни научат темноте
а смерти дети
И едва ли зря. За поэтикой Явлюхиной всегда ощущается очень строгий и чёткий структурный каркас. Так что образ кристалла будем считать её, поэтики, авторефлексией.
2.
…Конечно же ещё – снег/лёд и синева: вторая лейтмотивная, комплементарно связанная образная пара явлюхинской поэтики:
…я выбираю из всех цветов
горящий в огне, которого нет,
а в остальном никогда —
голубой — чтоб к нам возвращался март,
а в голове изо льда
светилась мелодия словно щель,
когда пндшник грызет,
выронив нож, рафинад «апрель»…
или:
…это снег и голубой
свет внутри голубоглазых,
это ветер в проститутках,
синева в камазах,
то есть ветер с синевой…
или:
— однажды лед запрут как школьный класс,
тебя и слов не станет, но ты скажешь «лед»
— и по льду застучат колотушки собачьих глаз?
— и ты скажешь «весна, вперед»
— и я скажу «рай»? — да — и в немногих
качнется синяя пустота?..
Словно бы вариант первой пары: что лёд, что снег в сути своей кристалличны, а синева – осветлённая форма фиолетового. Не иначе, два лика ранней весны – ночной и дневной. Однако ночной имеет приоритет: подлинный исток весны – он в ночи:
…куда ни пойди, в соседнем переулке
ночное начало весны и белая стройка;
некто, кто устроился на работу,
от которой я не знаю, как отписаться…
3.
Что это за работа? Не состоит ли она в некоем особом (и трудном) знании?
я знаю кое-что о той Москве
где навсегда остановилось время
и слабо бьется жилка на виске
где человек столкнулся с алфавитом
и выговорил страшную судьбу
и прожил каждый час ее — с разбитым
сердцем и испариной на лбу
Явлюхина – чётко выраженный урбанист, причём именно московский, хотя у неё достаточно и стихов с «пригородной» фактурой (да, подмосковной):
…над Подмосковьем гудит как пчела
черный простор и рухнет
дождь в сухомятку еловых лап
ветреный день потухнет
над Наро-Фоминском над кирпичом
школьник откроет тело ключом
крови упав на стройке
чтобы очнуться в Апрелевке
4.
Но что это за Москва, что за Подмосковье? Подлинные, но внешне неузнаваемые, а может, потому и неузнаваемые, что подлинные?
над Бутово созвездие Пилы
и это ещё бы ладно, но каждая деталь столь примелькавшейся будто бы обыденности поставлена здесь под таким углом, втравлена в такие метафизические менуэты и мазурки, что и понимая – «да, это подлинное, да это именно так» – а всё равно даёшься диву, наталкиваясь на «арлекинов снега, странников латуни»… Странно знакомы, из какого-то своего чуть-недоопыта, почти-что-опыта, эти арлекины и странники.
А ведь всё просто. Читая это, понимаешь, что знал это об обсуждаемых реалиях всегда, просто не давал себе труда вглядеться, но знал же, иначе откуда узнавание?…
5.
Пожалуй, рискну настаивать на том, что мир нашей «обыденности», взятый в его сути, не таков, каким мы привыкли его видеть, а таков, каким он представлен в поэзии Явлюхиной. Дело в том, что все логики и паттерны нашего повседневного восприятия стоят исключительно на том, что чётко мы в каждый момент времени видим лишь небольшой фрагмент повседневности, а прочее дано в расфокусе, в размытии, под сурдинку. Тем, возможно, наше сознание и спасается от тяжести предстояния перед раскрытой сутью вроде бы привычных явлений. В стихах же Явлюхиной спасительное размытие с поверхности взгляда удалено: предельно резким и отчётливым образом представлена любая деталь. И это обыденность? Возможно, дело в том, что превращение чего бы то ни было в «обыденное» есть всегда результат самообмана. Который в явлюхинской поэзии становится очевидно невозможным.