ПАВЕЛ ЗАЛЬЦМАН
Гнев подпольного человека
Неизданные стихотворения
Публикация Ильи Кукуя
Мы ступаем за порог.
Поднимаем топорок
<Б. д.> [1]
Освоение литературного творчества художника Павла Яковлевича Зальцмана (1912–1985) началось именно с его стихотворений [2]: в 2011 г. в издательстве «Водолей» вышло представительное собрание поэзии Зальцмана, позволившее, вслед за изданными ранее стихами Геннадия Гора, говорить «о втором случае продления, использования и развития обэриутской языковой парадигмы» (О. Юрьев) [3]. Действительно, Зальцман, ученик Павла Филонова и член его коллектива «Мастера аналитического искусства», был близок в 1930-е гг. обэриутам и может считаться продолжателем линии как трагического абсурдизма, намеченного в творчестве А. Введенского и Д. Хармса, так и, в известном смысле, натурфилософии Н. Заболоцкого и саркастического взгляда на мир Н. Олейникова. Опубликованные позднее прозаические произведения Зальцмана — неоконченные романы «Щенки» и «Средняя Азия в Средние века», а также малая проза разных лет [4] — углубили это впечатление и окончательно утвердили положение Зальцмана в «альтернативном» каноне литературы советского времени, который всё еще продолжает формироваться [5].
Отражение фактов биографии Зальцмана в его литературном творчестве — детство и юность, проведенные в разъездах по Молдавии, Украине и южной полосе России, переезд в Ленинград и работа на киностудии «Ленфильм» с многочисленными экспедициями на север и восток страны, блокада Ленинграда, смерть родителей от голода и эвакуация вместе с женой и годовалой дочерью в Алма-Ату, нищая жизнь ссыльнопереселенцем в Казахстане и угрозы преследования позднесталинской поры (Зальцман был наполовину немцем, наполовину евреем — не самое выгодное сочетание в то время…) — может послужить поводом увидеть в формировании рассказчика и лирического героя Зальцмана черты автопортрета. Это справедливо лишь отчасти. Стихотворения 1920–30-х гг. свидетельствуют, кроме необыкновенно рано проявившегося литературного и художественного дарования, прежде всего об особом умении Зальцмана перевести визуальные впечатления в слово. Высказывание Филонова о своем ученике на основании первых глав романа «Щенки» — «удивительно острая наблюдательность и гигантская инициатива» [6] — в полной мере относятся и к его поэзии.
Образ лирического героя Зальцмана начинает складываться в конце 1930-х гг. вместе с предчувствием грядущей личной и общей катастрофы. Это человек, стоящий на грани уничтожения и широко открытыми глазами наблюдающий за всеобщим расчеловечиванием и крушением веры в любые гуманистические, утопические и религиозные идеалы. Такое созерцание не бездеятельно: герой Зальцмана — человек, бунтующий против насилия, совершаемого всеми над всеми. Но и он сам — также потенциальный инструмент насилия против всего того, что вызывает своим убожеством его крайнее возмущение: от соседей по дому, фашистов и советских чиновников до самого Бога («бог» и «убожество» — два сопряженных полюса этого художественного мира). Герой Зальцмана, напоминающий подпольного человека Достоевского, вызывает не только сочувствие, но и отвращение: этот человек, не стесняющийся говорить о себе в pluralis majestatis, прежде всего человек голодный, в том числе и сексуально, который воспринимает женщин как инстанцию власти, могущую «не дать» ему того, чего он в силу крайней неприглядности своего положения и облика лишен. Но по своей сути гнев «подпольного человека» Зальцмана направлен в его собственный адрес: этот человек отвратителен сам себе, и в саркастической манифестации самых неприглядных сторон своей личности он не знает границ. Предельная откровенность и сила ничем не ограниченного возмущения — две его самых главных черты.
Хронологические рамки существования этого персонажа охватывают 1940–50-е гг. — худшее время в жизни Зальцмана и «золотой»[7] период его творчества. Публикуемые здесь стихотворения частично были найдены в архиве Зальцмана в процессе работы над его дневниками, частично были известны ранее, но не были включены в сборник «Сигналы Страшного суда» (2011), поскольку — тут составитель сборника должен быть честен, — по степени своей субверсивности превосходили на тот момент его болевой порог. Возможно, уже тогда следовало взять на вооружение принцип, провозглашенный самим Зальцманом:
Когда меня бросает в дрожь,
Я выбираю острый нож
И говорю — довольно.
Когда меня кусает вошь,
Я в это место тычу нож,
И мне уже не больно.
Когда вас одолеет боль,
Друзья мои, берите соль
И сыпьте соль на рану
По чайной ложке через час —
Я это пробовал не раз
И вряд ли перестану.
Когда вас ослепляет гнев
И вы кипите, не поев,
И чересчур жестоки,
Друзья мои, берите нож
И режьте мясо на гуляш,
Как будто это щеки.
Мы покупаем за гроши
И соль, и мясо, и ножи, —
Набор от всех болезней.
Ножи! Что может быть нужней,
Ножи! Что может быть нежней,
Что может быть железней!
1 августа 1948 [8]
«Нож», «мясо», «гнев», «дрожь», «боль» — лейтмотивы публикуемых ниже стихов. Некоторые из них частично являются предметом реконструкции: отдельные незавершенные строки оборваны, но не зачеркнуты; некоторые слова герой словно бы не в состоянии произнести; в ряде случаев карандашная рукопись была сильно повреждена, и несколько текстов, записанных на отдельных листках, не удалось датировать. Пунктуация иногда присутствует лишь частично, а иногда приближается к нормативной (в последнем случае недостающие знаки препинания были восстановлены). Строфику и границы строк можно было распознать зачастую лишь приблизительно. Но эти поэтические документы, несмотря на всю их проблематичность, представляются крайне важными не только как дополнение к уже известному нам облику автора, но и как свидетельство эпохи и человеческого состояния, которое — к сожалению — не теряет своей актуальности сегодня и вряд ли потеряет ее завтра.
Илья Кукуй
***
теперь без ног,
но раньше бегал чудно
летел как взгляд
по черному асфальту
бежал по глине ранних наводнений
кружил стога неслись со мною справа,
а слева убегали молдаване
гоня коров, овец, детей и жен
я гнал себя и задыхался снова
толкая пешеходов, пробираясь
в волненьи через их густые толпы
дрожал от страха, вспыхивал в надежде,
шептал со злобой, улыбался в счастьи
я подбегал к знакомой подворотне
и приходил к любимой я другой
но ох, ничто не вечно — даже слабость
не говоря о напряженном беге
и если я споткнувшись, полетел
то, черт возьми, таков уж наш удел.
26 апреля 1930
***
Лед меня берет по спине
И недостаток в жидкой слюне
Как взбесившегося пса от воды
Ах, мутит меня от еды
Если долго идти в огород
Там какая-то зелень растет
За беленым забором видна
Темно-синего моря стена
Если можешь проснуться — проснись
Вдруг дорога срывается вниз
Под ногами знакомое дно
Только море ночное черно
Но в лоснящейся массе воды
Я по запаху чую следы
Под водою белая жуть
Только б спать только б вместе заснуть
<1940?>
Фашистский зверинец
По улицам ходят твари
У них оскалены хари
Эта порода арийцев
Имеет собачьи лица
Когда собаки сыты
Морды у них надуты
Когда они голодают
Тогда они опадают
У кобелей на морде
Имеется надпись «мордер» [9]
Уедливейшие в своре
Имеют круглые хари
У них прилизаны холки
Хвосты у них как палки
Хвостатые прохвостики
Украшены знаком свастики
У кобелей позлее
Железный крест на шее
Животное часто в драке
Теряется в общем крике
Лежит одиноко воя
Без сил, полуживое
Когда кобели болеют
Морды у них белеют
Июнь 1944
Суп-рис
Мы слишком хотели бы их
Мы слишком бы их хотели
Помытых, свежих, живых
С пушком на белом теле
Мы рады страшиться греха
Который совершили
Но дело в том — ха-ха!
Что мы не грешили
Питаться, питаться как зверь
Здоровой пищей
Не утешайся, не верь
В свои богатства, нищий
Мы на природу и бога
Мы на духовные блага
26 мая 1946
По дороге со стройки за Алма-Атинкой в Дом Советов
по ул. Калинина
***
При нашей жажде
Хорош сегодня
Вечерний дождик
Моча господня
Что это тикёт
С верхнего этажа?
— Уберите вашу посуду.
И бог говорит — не буду.
<1946>
***
Всё растерялось, даже грусть
Не острая, как прежде.
Мы рады у себя украсть
Хоть вздох, хоть теплый дождик.
В углу краюху, сеновал,
Отрывок сна, вечерний воздух…
Но я еще не целовал,
Нет, это слишком ранний отдых.
Еще искать, не находить,
Жестоко плакать.
Я просто не привык любить.
Что значит круглый локоть?
27 июля 1948
***
Что вы предложите, —
какие чудеса?
Витые лестницы,
кудрявые леса?
Общественный пейзаж?
Музейную посуду?
Чесаться, рисовать?
— Я ничего не буду!
Что вы предложите, —
вечернюю росу?
Картины, оперу
с помадой на носу?
Та-ра-та-та —
а где живые бабы,
Которые на передочек
слабы?
1948
Андромеды
Цветы, тарталетки, женщины!
В каких трущобах ада
И с кем вы только не венчаны?!
Не надо. Не надо!
Вместо прекрасной статуи,
Нежной и гордой,
Над вами нечто хвостатое
С собачьей мордой.
Зная это, мы одобряем
И жом, и винт, и карцер.
Мы даже сами вас обреем,
Как учит добрый Карпцов [10].
Вы нас искали? Долго?
— едва ли!
Вам было грустно не находить?
И мы вас ждали. Мы жадно ждали.
Что ж, не дождавшись, уходить?
И бросить грязной пасти
Изысканные сласти?!
А где ж Персей? А где Персей?
Глядит на ваши муки?
Увы! Что может быть мерзей,
Чем связанные руки.
Война, св<ященная война> [11] —
Жестоко и упорно
Трави чужие семена,
Вытравливай их зерна.
Руби драконам
их падаль на куски,
Ломай у трупов руки,
Пускай вонючие мозги
Высасывают мухи.
Везем, везем в счастливый час
Под пение и звоны.
Мы вас несем. Мы гоним вас,
Вы, шлюхи, вы, иконы.
Эй, страж-хранитель,
держи их строго,
За ними двери затвори —
Двери в гаремы, в гаремы бога,
В мои гаремы. В монастыри.
Июль-август 1948
Опять она
Интересная золотая бабочка
С головой, обмотанной пестрой тряпочкой
Мне так… мне так…
После трамвая
Сладко гуляя
Вокруг сметника
Или в каком-то огороде
Полчасика, или что-то в этом роде
Вчера ночью. А теперь ты весьма далека.
Ночью! Я был в библиотеке
Я охотнее был бы у вашего трона
И укротив тебя, укротив
Надел бы вам корону
О счастье, совершив грех
Все равно где
Хоть в пустой и тихой роще
Что может быть проще
Или на черной и холодной земле
Под звездами
С тяжко стучащим сердцем
И бьющей в жилы кровью,
Что и называется любовью
Сказать наконец, что ты
Осуществил мечты.
Ведь это и есть поэзия
Любить чужую жену
Пусть не на <кровати>
С опаской глядя на луну
Вышедшую некстати.
Восславить счастье и бога
Хоть на час, хоть немного
Да! Нет ничего полезней
От легочных болезней
Или от тоски
Сжимающей как тиски
Зима 1949–1950
Дивона [12]
Если б я мог тебя найти
Когда хочу
Если б я мог с тобой уйти
Куда хочу
Если бы встречный дом
Был мой собственный дом
Я бы туда зашел с тобой —
Я не шучу.
Я не забыл бы и тех, о нет,
Я б не забыл
Кто воровал у нас обед
Кто вас любил…
Июнь 1950
Нормальные эмоции доклассовой формации
У вас под мышками волосы и пот
Под платьем белы<й живот>
Мы удивляемся открытым глазам
Розовым пальцам и густым волосам
Мы создаем вас с головы до ног
Мы знаем каждый ваш драгоценный кусок
Длинные пальцы и почти на концах
Голые ноги в золотистых волосах
Мелкие белые пальцы ног
Каждый кусочек, каждый кусок
Полные сладкого сока
Торчащие в стороны и задранные высоко
Когда вы садитесь новые складки
Нам тоже сладки нам тоже сладки
Но вот вы по<вернулись> к нам спиной
Нет, я не знаю что творится со мной
О, ничего кроме вашего <взгляда>
Тогда мне не надо, клянусь, не надо
Мы молим вас
Еще немного, еще немного
И видя полные <груди>
Мы уже не люди, нет, уже не люди
Апрель 1950
***
Когда ж в говно ж
Втыкают нож
По рукам палача
Течет не кровь, а моча
<1951>
***
Покажется такой расклад
Конечно, неглубоким.
Старуха старая жила-с,
Сдавала одиноким.
И вот она сдавать в наем
Какому-то еврею,
Чтоб зарабатывать на ём,
Затеяла затею.
А он не платит ей давно,
Закончены расчеты.
Его дела теперь <говно,>
Он сокращен с работы
А почему он сокращен?
А потому что ве́нец.
И он ночует под дождем.
Как говорится — бенец!
А тут вернулся сукин сын
Старухи этой самой.
Хотя он лично был косым,
Но он вернулся с дамой.
И говорят они, — пошел,
Пошел, — еврею, — мимо!
Вот тут-то до него дошло,
Что жизнь не тверже дыма.
Однако матушка зима…
Ночует на веранде.
Недалеко сойти с ума.
1951?
Псалом XIII, короткий
Гришка, Гришка,
где штанишки?
— Потерлял, потерлял.
Дайте Гришке
на штанишки
Матерьял, матерьял.
1951
***
У меня не мыто тело
Я не брит
Я плевал на это дело
Я сердит
<1952>
***
Цветничок ты мой,
цветничок!
Где горошек, где
табачок?
<1952>
***
Вы все врали
вы все врали
Хорошо! Довольно врать
Вы святые, вы не крали
На таких святых <насрать>
Нам не нравятся обманы
А у вас торчит карман
Надоели нам романы
И религия-дурман
Что ли вы не жрете булки
И не ходите в клозет
Значит — прямо в переулке?
Или прямо, или нет
Вы скрывали, вы скрывали
От кого это скрывать?
Вы в романах не <ебали>
А зачем у вас кровать
Фарисеи, фарисеи
Фарисеи-говнюки
Вы читаете рацеи
Ухмыляясь в кулаки
1952 или 1953?
Шутка в Доме Советов
Как было мило быть Блоком
Писать о разном далеком
Предпочитая сосискам
То что не может быть склизким
И занимая квартиру
Из, извините, трех комнат,
Не обращаться к сортиру, —
Об этом просто не помнить.
Да и такую мать
Не именовать
Поскольку на стенке рядом
Не представляется взглядам
Надпись: «Смотри направо»
Снова: «Смотри направо»
Опять: «Смотри направо»
А там: «Чего говно вертишься»
Август 1953
***
От бога мы имеем кукиш
— небесный жар
Мы обжигаем наши руки ж
Об этот дар
От <…> [13]
От всех вокруг
Мы получаем рев гармошек
Мой бедный друг
Имея стирочное мыло, —
Плод мелких краж, —
Мы натираем наше рыло
До блеска аж.
Январь 1954
***
Когда подохнет мой сосед
Я сяду на велосипед
Хранящийся в сарае
Пускай вопит его жена
Пускай загнется и она
Давно уже пора ей.
Старуха с мордой палача
Пусть сохнет, ноги волоча
И одиноко воя
Пусть приобре́тенный с трудом
Развалится уютный дом
Построенный с разбоя.
Пускай кто хочет заберет
Ваш полусохлый огород
И поливает в свой черед
Хоть собственной мочею
А когда
Там вовсе высохнет вода
Собаки ваши иногда
Пописают, ночуя.
1957
***
Засунув <в жопу> языки
Согласно дозволенью
Вы иссушали родники
Живого вдохновенья
И положив на языки
Кусок своей зарплаты
Вы жили просто, <говнюки,>
Довольны и богаты
1958
Батый
Кочевнички, бродячие народы
Опять пустились в путь.
От вашей уважаемой породы
Земле не продохнуть.
Вы бросили свои пустыни
И кошмы, и кизяк.
Вы вышли, бедные, пустыми, —
Пустыня не пустяк.
Потом, навьючив караваны
Награбленным добром,
Вы были сыты, были пьяны
Ножом и топором.
1957/1958
***
Вот труп, вот нож —
Эй, северная раса!
Нет-нет, отчего ж,
Мы не жрем сырого мяса.
<1959?>
***
Две тысячи долгу, две тысячи долгу
Недавно купили зеленую «Волгу»
Немецкая мебель лихой полировки
Мы просто неловки
мы просто неловки
Десять и двадцать и тридцать и сорок
Воров и воровок и маленьких ворок
И в рыло суются горячие дули
Нас просто надули
нас просто надули
8 апреля 1961
Песня
И чистить зубки ни к чему
И бриться — для чего ж?!
Ах дали б лучше мальчику
В правую руку нож
Куда деваться жженому
Как не в пустой кювет
Оружью обнаженному
Нацелиться в живот
Чтоб на часок исчисленный
Пока сочится кровь
Собрался бы он с мыслями
Про горькую любовь
11 августа <б. г.>
***
На улице сырой туман
И редких капель точки
Но тишина — сплошной обман
Мерещатся звоночки
Шаги у двери в самый раз
Я замер без движенья
Ассортимент готовых фраз
Опять воображенье!
<Б. д.>
Творчество
И морда умная у нас
И выразительнейший глаз
А толку? Что в том толку?
Ну может в поисках чудес
Нас купит будущий балбес
И понесет на полку
<Б. д.>
___________________________________________________________
[1] Здесь и далее — «без даты» для обозначения произведений П. Я. Зальцмана, датировка которых неясна.
[2] Сборник стихотворений и прозы «Мадам Ф» (М.: Лира, 2003) прошел почти незамеченным.
[3] Юрьев О. Солдат несозванной армии // Лехаим. Июль 2011. № 7 (231). https://lechaim.ru/ARHIV/231/yuriev.htm (здесь и далее просм. 7.03.2023).
[4] Библиографию литературных публикаций Зальцмана см. на посвященном его жизни и творчеству сайте: http://pavelzaltsman.org/bibliography/publications-of-texts/
[5] См.: 2010-е: главные переиздания и находки // Полка. 21 января [2020 г]. https://polka.academy/materials/670
[6] Филонов П. Дневники. СПб.: Азбука, 2000. С. 217.
[7] Мотиву превращения дерьма в золото посвящен один из более поздних рассказов Зальцмана, «Золото Хорхе Фунито» (1964).
[8] Зальцман П. Сигналы Страшного суда. С. 173–174.
[9] Mörder (нем.) — убийца.
[10] Бенедикт Карпцов-мл. (Benedikt Carpzov der Jüngere, 1595–1666) — немецкий юрист, профессор Лейпцигского университета, основатель немецкой правовой науки; в труде «Practica Nova Imperialis Saxonica rerum criminalium» (1635) разработал доказательную правовую базу в процессах против ведьм и в случае доказанной вины (в том числе под пытками) предписывал смерть на костре.
[11] Здесь и далее в аналогичных случаях строка не закончена, восстановлена предположительно. — И. К.
[12] Персонаж романа Зальцмана «Средняя Азия в Средние века» — по словам дочери художника Лотты Зальцман, «это творец, охватывающий своей волей всё мироздание, поворачивающий время вспять или останавливающий его, оживляющий и одухотворяющий всё, к чему прикасается» и «вместе с тем, или скорее вследствие этого, ощущающий свою совершенную инакость, отдаляющую его от людей, обрекающую на одиночество» (Зальцман Л. О романе П. Я. Зальцмана «Средняя Азия в Средние века» // Зальцман П. Средняя Азия в Средние века (или Средние века в Средней Азии). М.: Ад Маргинем Пресс, 2018. С. 392).
[13] Строка не дописана.