Олег Лекманов — Об одном подтексте стихотворения Маяковского

ОЛЕГ ЛЕКМАНОВ

ОБ ОДНОМ ПОДТЕКСТЕ СТИХОТВОРЕНИЯ МАЯКОВСКОГО

«ДОЛГ УКРАИНЕ» (1926)

Можно по-разному относиться к пореволюционной поэзии Владимира Маяковского, но следует признать, что он абсолютно всерьез и даже истово относился к добровольно взятым на себя обязанностям «ассенизатора и водовоза», обслуживающего повседневные нужды советского государства. Предпринятое им в Октябре 1917 года обновление амплуа (превращение отщепенца-индивидуалиста в певца коллективных ценностей) спасло Маяковского от едва ли не самой страшной для любого поэта опасности автоматизации позы и приема, которую Корней Чуковский в начале 1920-х годов диагностировал так: «Порою кажется, что стихи Маяковского, несмотря на буйную пестроту его образов, отражают в себе бедный и однообразный узорчик бедного и однообразного мышления, вечно один и тот же, повторяющийся, словно завиток на обоях».

Соответственно, Маяковский просто не мог позволить себе спустя рукава относиться к написанию каждого газетного стихотворения, каждого призыва и лозунга. «Несмотря на поэтическое улюлюканье, считаю “Нигде кроме как в Моссельпроме” поэзией самой высокой квалификации», – писал Маяковский в автобиографии 1928 года, и это переведение зарифмованной рекламы в разряд «поэзии самой высокой квалификации» было принципиально важным для его позднего творчества.

Попробуем показать, насколько серьезно относился поэт к стихотворной поденщине, обратив внимание только на одну цепочку образов его вполне проходного стихотворения 1926 года:

Маяковский начинает с хрестоматийной цитаты из повести Гоголя «Майская ночь, или утопленница», открывающей серию прямых и скрытых обращений к Гоголю и гоголевским текстам в стихотворении. Далее в тексте упоминается Запорожская Сечь, затем сам Гоголь, а затем – заглавный персонаж одного из гоголевских произведений: «кроме // двух // прославленных Тарасов – // Бульбы // и известного Шевченка, — // ничего не выжмешь, // сколько ни старайся».

Упоминание о Запорожской Сечи, а потом и о Тарасе Бульбе готовит внимательного читателя к опознаванию реминисценции из произведения Гоголя в весьма неожиданном фрагменте стихотворения.

Обывательскому восприятию Украины и украинского языка Маяковский противопоставляет правильное, интернационалистское восприятие и для этого цитирует две строки из зачина припева «Интернационала» в переводе Миколи Вороного: «Чуешь, сурмы заиграли, / час расплаты настав…» На глаголе «чуешь» поэт в стихотворении делает особый акцент: 

одно хочу лишь, —
чтобы стали
      всех
         моих
            стихов слова
полновесными,
        как слово «чуешь».

Этому дважды повторенному украинскому «чуешь» в стихотворении противопоставлен его русский эквивалент – «потасканное» слово «слышишь».

 Делая это противопоставление, Маяковский, возможно, помнил об одной гоголевской поправке в знаменитой сцене казни Остапа из «Тараса Бульбы». В первоначальной и окончательной редакции эта сцена выглядела так:

…когда подвели его к последним смертным мукам, казалось, как будто стала подаваться его сила. И повел он очами вокруг себя: боже! все неведомые, все чужие лица! Хоть бы кто-нибудь из близких присутствовал при его смерти. Он не хотел бы слышать рыданий и сокрушения слабой матери или безумных воплей супруги, исторгающей волосы и биющей себя в белые груди; хотел бы он теперь увидеть твердого мужа, который бы разумным словом освежил его и утешил при кончине. И упал он силою и выкликнул в душевной немощи:

— Батько! где ты? слышишь ли ты все это?

— Слышу! — раздалось среди всеобщей тишины, и весь миллион народа в одно время вздрогнул. 

Известно, что при переработке первой редакции произведения во вторую Гоголь исправил «слышишь» как раз на «чуешь»: «Батько, где ты? Чуешь ли ты все это?» — «Чую». Однако затем он вернулся к прежнему варианту, мотивировав свое решение так: «…в нынешнем списке слово: слышу, произнесенное Тарасом пред казнью Остапа, заменено словом: чую. Нужно оставить попрежнему, т. е.: “Батько, где ты? Слышишь ли ты это?” — “Слышу”. Я упустил из виду, что к этому слову уже привыкли читатели и потому будут недовольны переменою, хотя бы она была и лучше».

Маяковский, опираясь на украинский текст «Интернационала», возвращается к отвергнутому Гоголем варианту «чуешь». Благодаря «Интернационалу» оно звучит громче (так что его точно услышит потенциальный Остап), а «слышишь», согласно стихотворению – «затрепанней/ да тише».