МАКСИМ АЛПАТОВ
ВАКЦИНА ОТ ТЕХНОФЕТИШИЗМА
Анна Гринка. Курсор на лезвии. – СПб.: Jaromír Hladík press, 2023.
Дебютный поэтический сборник Анны Гринки составлен из довоенных стихов и, по выражению
самой авторки, «написан будто бы в прошлой жизни». Но, как показывает опыт
чтения поэзии, выходящей в последнее время, это разделение стало довольно
условным: многие тексты, опубликованные до 2022 г., наполнены предчувствием
войны, с другой стороны, хватает и авторов, пишущих так, словно войны не то
чтобы нет, а скорее даже «не бывает». Биомеханическая поэтика Гринки, несмотря
на её специфическую футуристичность, довольно точно описывает некоторые вещи и
явления, актуальные для нас сегодня:
ставить в церкви светодиодные свечи
за андроидов и за сгоревший тостер
за умный телевизор, выброшенный из окна
за его голубые кости
не познавшие клёкот ангельского огня
за компьютерный череп, раздавленный вспышкой
он только начинал пробуждаться
только вынашивал тёплый перекрёсток
где тыкалось и ползало щенком
самостоятельное слово
отбитое у алгоритма
Обречённый поиск самостоятельного слова, растущее сходство между людьми и устройствами,
транслирующими чужие алгоритмы – уже давно не будущее, а настоящее. При этом
«Курсор на лезвии» не получается назвать 100%-ной антиутопией – сломанные миры
в нём медленно обрастают новой тканью, а существа и механизмы самой разной
природы никогда не отказываются от взаимодействия:
потом целый год длилось примирение
со вспышкой
растущей в центре двора
по сантиметру в неделю
царапины, оставленные её лучами
заживали по человеку в день
вот так-то корочка запёкшегося народа
останавливала скольжение света
и так были другие жильцы оставлены
нетронутыми в прохладе
без любящего
режущего тепла
продолжался нелёгкий мир
покрывший медленные раны
до тех пор
пока ту подвисшую букву
слово не заживило само
не дожидаясь приезда мастера
Слово, заживляющее «нелёгкий мир», проявляет здесь свойства одновременно органические,
неорганические и метафизические. Таким же образом и эстетика «Курсора на
лезвии» оборачивается уникальным сплавом поэзии модернизма и стилистики
киберпанка, с которыми Гринка, впрочем, с ходу вступает в сложные, напряжённые
отношения. Модернистская поэтика сегодня у многих ассоциируется с эскапизмом,
уходом в «сложные красивости». Киберпанк, в свою очередь, превратился в целую
индустрию способов убежать от реальности, а его идеи сведены к простым
коммерческим формулам. Рассуждение о границе между машиной и человеком из
философского стало технофетишистским: сколько ещё устройств мы способны к себе
подсоединить? Отсюда же происходит и нездоровая любовь к оружию, которое
научилось притворяться гаджетом. Киберпанк Анны Гринки выламывается из этих
стереотипов и ставит неожиданные вопросы, заново определяя отношения не только между
органическим и техногенным, но и между техногенным и метафизическим:
эту боль уже ничто не берёт
да и она сама никого не берёт
в сторонке сидит
и каждый подходит, немного
тащит деталек из брюха её
она из движения, из раскалённых мышц
вбитых в железо, бегут шестерёнки
оставляя на месте давленый механизм
и она без глаз, но поглядывает вниз
и хочет уметь в землю
там бы лежала и никто не тормошил
не тянул последнее из жил
и шерсть наконец наросла бы на розах
её шестерёнок, слоями бегущих
Боль в этом тексте – и аффект, и координата, и гибридное существо, у которого есть
своя жизнь (и своя боль), рассматривать эти функции в отдельности не
получается. Подобная невозможность провести чёткую границу между органикой,
техникой и метафизикой проистекает из другой фундаментальной особенности поэзии
Гринки – отношения к миру как единому пульсирующему телу. И сколько бы из него
не торчало шестерёнок, менее живым он от этого не становится. Собственно, сама
попытка провести границу между органикой и неорганикой – да и любое
исследование мира вообще – в поэтике Гринки становится травматическим
действием, разрезом скальпеля. Лезвие из стихотворения, давшего название книге
– это, в том числе, и наш неуёмно пытливый взгляд «любящего режущего тепла», не
всегда считающийся с чувствами и тревогами тканей, сквозь которые он пытается
смотреть:
есть жирная почва возле серых дюн
рассеки слегка лезвием, проведи рукой
она подхватит тепло и вокруг него
по памяти волн
вылепит сначала мелкий росток
а потом — если регулярно будешь
ходить-подпитывать
—
выдаст и полное существо
я не очень-то хочу называться этим
я не помню, как открыла глаза
но помню, как позвала в первый раз резаная земля
и я тоже порез, как иногда окликают
шрам отпочкованный, дикая соль и так далее
<…>
мы стояли и видели сквозь прорези пальцев
как терялась и ложилась рыжая еда
меняясь под разбитым взглядом
в дробное животное
Как же тогда взаимодействовать с миром, если каждое активное прикосновение к нему
оставляет мучительно заживающий шрам? Очевидно, раствориться в нём, позволить
ему прорасти сквозь тебя: «и так я смотрю и вижу / что продолжусь ещё и не
замкнут / пока проплывают меня / плавные их паруса / чёрной зазубренной ткани».
В поэтическом мире Гринки даже оружие ощущает травму органической неприкаянности
– оно блуждает по вселенной вместе с другими потерянными существами, ищет
способы прирасти к ней, раствориться в красоте её многомерности:
там, например, находится хохма:
входят рассеянный нож и удавка
яд в пузырьке, слеповатая пуля
белые искры голодных костяшек
входят в один надорванный бар
смотрят:
а там перекинулась зверем
вся красота
и сбивается время
в рыхлый комок-указатель, и ясно
что-то молчащее произойдёт
Если смотреть с такого ракурса, «Курсор на лезвии» содержит в себе и пацифистское высказывание,
пусть оно и не находит отражения в ссылках на конкретные события и не
проговорено прямым текстом. Книга о неприятии исследования как формы насилия,
убедительно рассказывающая о том, что любой «прогрессор» и завоеватель космоса
в конечном счёте пропускает вселенную через себя, а не наоборот. Война – триумф
техники, фетиш лишённого эмоций устройства, поглощающего органику. Поэтика
Гринки – вакцина от подобного фетишизма, неожиданная ретрофутуристическая форма протеста.