КИРИЛЛ КОРЧАГИН
***
Я очень устал и не слышал
над рекой рыдающий ветер,
просыпанный жемчуг, стрелы
колышущейся травы.
Спал и военный переворот,
всю его сладость, я пропустил,
и только глухие раскаты
там за озером вдалеке.
Ну а что же теперь, если все мы
как этот озябший огонь?
Стриж там в траве, у него —
надломленное крыло.
И ветер доносит дыхание
растрескавшейся мостовой,
и что там вдали за туманом
от поливальных машин?
***
Площадь в тот раз показалась мне
подожженной, а он шел по ней
в контровом свете. Хорошо,
что увидел его издалека и только
край рукава загорелся от этого
взгляда кристально-синим огнем.
На площади у вокзала, где люди
и голуби, тоска проходящего по́езда,
и тысячи километров неба над
опаленной степью, одним только
талым свечением он промелькнет
как коршун, ложащийся на крыло.
И ослепленные контровым светом
пожитки и поезда́ с каждой минутой
увязают во времени, пока он а полете
прячет пустой рукав. Я все это
вижу по дороге в аэропорт, пока
говорит мне водитель: «И я бы уехал
отсюда».
***
Утренний кашель, ясного декабря
колющий снег, юный поэт
на защите левиафанки
где-то там на парковке
палец, порезанный устрицей,
я поскользнулся и снова тот же пейзаж,
и юный высокий поэт
мне говорит, чтобы слышали
все: снова тот же пейзаж и порезанный
устрицей палец не знает,
как открыть бутылку вина
среди раковин этих дворов,
и бутылка вина, и кашель, и сейчас
он скажет вот-вот чем обижена
левиафанка: «…да и мне непонятно
что такое манипуляция фемповесткой
в своих интересах» — скажет юный поэт
аплодисменты и кашель и колющий снег.
***
Москва была сном, и я был сном,
а теперь я человек,
солнце и набережные подо льдом,
теснота кипучего дня.
Город Валуйки, город Шебекино,
что о вас знаю я кроме имен?
Что листья осени медленно
развеет по улицам дождь.
Человек — коробок со страхом,
как ночью один на Тверской,
и сонно кружат над нами
птицы с большими крыльями.
Но, может, ты подойдешь
немного ближе ко мне,
и если ты все же свет, то
наверное, солнечный свет.
***
Сон озера в роще у дач:
утопленник плавал на яхте,
а мир был так далеко,
и уже засыпая он все повторял:
«Пойми, я тебя не люблю», —
а озеро, пело, плакало
раскалывающимся огнем
и засыпало снова
уже на другом боку,
а он все плыл по нему —
подходили сосны все ближе
и махали ему сквозь хвою:
«Ну давай, приплывай к нам еще», —
на причалах стояли и пели:
«Никогда ты не будешь один,
эти нити воды с тобою,
скручиваясь, поют и сердце
твое сшивают, а ветер,
все такой же грустный твой друг,
между папоротников и камышей
все не может признаться,
что, наверно, уже не придет».
***
Снилась Калькутта
чистая как никогда,
вся в садах и кофейнях
под дымкой восточного неба:
то ли я там релокант,
то ли прохожий,
и как часто бывает
во снах и тоске нашей жизни
все искал нужный адрес,
по переулкам кружил
и в подворотнях
дергал закрытые двери,
а потом за чаем
мы говорили о чем-то
таком же неважном
как вся наша жизнь,
и какой-то прохожий
в хорошем костюме
у кустарника, где синие
птички кружились,
взял в руку из них одну
и голову ей откусил.