ВАЛЕРИЙ ШУБИНСКИЙ
ПО ТУ СТОРОНУ ПЕСНИ
Дарья Мезенцева. Четвертое окно. — СПб.: Jaromir Hladik press, 2024.
Поэзия Дарьи Мезенцевой – одно из самых ярких открытий последнего года-двух. Поколение, родившееся в 1990-е годы, вообще талантливое, но в большей степени оно сосредоточено (или до недавнего времени было сосредоточено) в Москве. Однако уникальность Мезенцевой не в том, что она (родившаяся в Сибири), сейчас живет в Петербурге, а в том, что в литературе она появилась уже полностью сложившимся поэтом. И этот поэт самим фактом своего существования нарушает многие правила. Впрочем, правила – или наши о них представления?
Начнем с самого элементарного – с просодии (в узком и правильном смысле, а не в том неопределенно-расширенном, в каком это слово сейчас некоторые понимают). Мезенцева -один из сравнительно немногих поэтов своего поколения, в подавляющем большинстве стихотворений пользующихся рифмой и ориентирующихся исключительно на силлабо-тонические ритмы (или силлабо-тонические имитации античной метрики). Но это совершенно не означает академического подхода к стихосложению и к структуре стихотворения; ритм управляется движением внутреннего дыхания, стихией – и я бы не сказал, что вот это, например, не свободный стих – конечно, не в формально-стиховедческом, а в каком-то внутреннем смысле:
цыган на цыпочках дыр бул щир
глокая куздра бармаглот
ча-ща жи-ши бузуки баши
ученый кот неученый кот
кошачьи вши
ползать по ней из древней тьмы
оловянныя деревянныя стеклянные
времены письмены вымены
усердныя безымянныя
губно-зубны
Опять же – поэзия Мезенцевой местами почти центонна. Бесконечные отсылки — то к общеизвестным русским поэтическим источникам, то к требующим специальных знаний античным реалиям (и тут маленькое замечание: не надо бояться снабжать стихи примечаниями – что, например, постоянно делал Олег Юрьев; если просвещенный читатель по идее должен знать, кто такие Эринна и Бавкида, то разобраться, пользуясь только интернетом, в вариантах мифа об Адмете или в сложной биографии авантюриста VI века до н.э. Гистиея уже сложнее; не стоит искусственно увеличивать загадочность стихов для «непосвященных» – поэзия таинственна на другом уровне ). Однако в стихах Мезенцевой нет ни иератического пафоса «ученой поэзии», ни университетского остроумия a la Лев Лосев. А есть – то, чего от настолько культурно нагруженной поэзии не ждешь: какая-то прекрасная внутренняя «дикость», тревожная незаверщенность и неуспокоенность и сильное, глубокое дыхание.
Вот мы второй раз произнесли это слово. Действительно, первое, что бросается в глаза при чтении Мезенцевой – это именно свободное и сильное дыхание:
все идет своим чередом
аист под небом ищет дом
и день за днем следит за гнездом
журавль горлица хелидон
а если речь заходит о том
всякая зверь с говорящим ртом
помнит как сказать
аллилуйя (три раза)
Дыхание подхватывает слова и вещи. Все соединяется вместе: Караваджо, Пиндар, Кузмин с Юркуном, «Слово о полку Игореве» и жуткие известия из «зоны боевых действий»:
кнопка звонок перегруз перегиб
сепаратор прием реле
двадцать один человек погиб
Ефросинья блюет в санузле
буй тур
буй тур
буй тур
плачет Глебовна в телеграме
из рукавов кровавые сыны
передайте своей маме
привет с войны
Кроме «Слова» тут обыгрывается сентиментальный романс на стихи Андрея Вознесенского – что вносит в трагический текст нотку мрачного сарказма, и это отнюдь не исключительный случай такого рода в поэзии Мезенцевой. Но рядом – какая-то обезоруживающая нежность, прочно защищенная от соскальзывания в сентиментальность внутренней тончайшей иронией — в уже упомянутом стихотворении «Дурная компания» (про Кузмина и Юркуна), в «Станции Айреник». И еще – острым ощущением зыбкости человеческого «я» — не случайно в числе центральных стихотворений книги «Нарцисс у Мелиховскго озера» и «Нарцисс из Мелиховского озера»:
предречен и отчеканен
в отражении дрожу
выбери самый тяжелый камень
можно я тебе покажу
как исчезает зеркало
Примечательно, что довольно многие стихотворения заканчиваются «висящей строкой», как бы не связанной ни со строфической, ни со смысловой структурой предыдущего текста – но преобразующей его. Это напоминает, как ни странно, Пригова – поэта Мезенцевой вроде бы совсем не близкого. Вообще формальный арсенал Мезенцевой вполне вписывается в арсенал «актуальной» современной поэзии (взять хотя бы искусное использование языковых, синтаксических и морфологических, искажений), но при том ее голос настолько индивидуален, что сравнивать ни с кем из современников и искать прямых предшественников, кроме совсем очевидных (тот же Кузмин), не хочется.
То же ощущение зыбкости – в поэме «Видения Гистиея», где за греко-персидскими политическими играми двух-с-половиной-тысячелетней давности таится какая-то другая игра, «игра зеркал», в которой все – отражения или тени друг друга:
я давно превратился в тень
без тебя мне ясно как день
что дальше буду еще одней
всех своих ясных дней
О чем же все эти стихи? В данном случае (как всегда при удаче) «как» и «что» совершенно сливаются. Ответ на вопросы «что здесь сказано» и «как это сделано» одинаков. Это стихи о том, как дыхание подхватывает образы, воспоминания, цитаты, слова и куда-то несет, но и в этом потоке каждое из явлений сохраняет свою конкретность и весь разнообразный спектр человеческого отношения к нему.
Но куда несет дыхание эти слова и вещи? В зазеркалье, к другому Нарциссу? «По ту сторону песни»? А что там?
Поэт отвечает на этот вопрос:
по ту сторону песни
другие песни
В этом смысле поэзия Мезенцевой экзистенциально оптимистична. Даже стихи на смерть близкого человека проникнуты верой… нет, не верой (вера – это нечто бесплотное и абстрактное), а живым ощущением бессмертия:
там будет даль и будет боль
как соль и белый кремль
как смоль и теплым саваном
спеленутый тоболь
По ту сторону песни – другие песни, а по ту сторону жизни – жизнь, такая же полнокровная и такая же страшная, и такая же открытая стихиям, с далью и болью.
В этой рецензии много цитат. Цитировать Дарью Мезенцеву – удовольствие. По крайней мере – лучшие ее стихотворения. В книге есть и несколько (очень немного) менее удачных, менее точных, в каждом из которых есть, однако, замечательные строки. Но это, возможно, и хорошо: я побаиваюсь совершенно безупречных первых книг. Обычно они означают, что автор все для себя решил и ему больше некуда двигаться. Напротив, отдельные неполные удачи (среди удач полных) подталкивают к поиску новых и альтернативных вариантов поэтики. А поэтика, узнаваемая и убедительная, уже есть, это главное.