***
1
Два чудесных бобка технологии эппл
сознание джековым стеблем сквозят.
Голуби в ноги слетают на пепел,
как много тревожных годов назад.
Ненавижу вдруг различить оттенки
мха на спиленных ветках, привстав,
потому что, с трудом разевая зенки
(словно веко — это больной сустав),
бродяга подплыл выманивать сигаретку,
а я-то не то, что уже не курю,
но за тук-тук в опустевшую вдвое розетку
не скажу спасибо прошлому сентябрю
и нервничаю.
2
Голубóк, примáненный собратом —
сизым дымом выпущенным вверх —
не голодный вовсе. Просто рядом.
На проросшей в трещины траве.
Улетай, заклятая привычка,
ненависти. В сердце не гнездись.
Соль. Подошвы. Когти. Но травичка
обрела свою дорогу ввысь.
Жадно впился в стену подзарядник
и всё ночь раскрашивал экран
для того ли, чтобы тьмы соратник
перешёл завещанную грань
по мосту моих стихотворений,
как южанин through the Owl Creek,
чтобы я, не слыша убеждений
партизана взводом не настиг?
А представим: он висит на пеньке,
дёргая колени, мчит к родне,
и под ним зелёные оттенки
вешних веток ходят по волне.
***
Звезда сияла. И звезда сияла.
А между ними не было звезды.
Дрожали под КАМАЗами мосты,
но даже в камни ночь покой вселяла.
Мне кажется, что понимаешь ты,
выглядывая из-под одеяла:
обычно если вдруг звезда пропала,
то мы не видим столько черноты.
Комарик вводит в спальню хоботок,
визжа, что непривычный кипяток,
но вскоре растворяясь в скудном стоне.
Все кончено. Обмочен ободок.
И пёс мелькнул у дальнего кордона,
отряхивая шерсть от Ахерона.
***
Комарик — особый дозатор.
Мы руки не тянем к нему,
но, непрекратимый до завтра,
он брызгает злобу во тьму.
Закроешь, озябшая, форточку,
почешешь под крестиком грудь…
О Боже, крестовой отвёрточкой
попробуй заслонку свернуть,
там сердце — гнилее крылечка.
В лучах мочегонных созвезд
ползёт слезниковое лечо —
подробный лишь выдержит вес…
Но я выхожу. Молоко лия,
ночные зверицы шуршат.
Планета стоит Меланхолия,
как мыльной водицы ушат.
***
I
Эти стрелки циферблата —
динозавры трёх пород:
в пастбищном покое рядом
каждый к травке тянет рот;
III
помню, муха на варенье,
густоты не оборов,
как загробная Венера
выступала из плодов, —
VI
были мы тогда друг другу
по-английски — да́рленги́
,
пальцем выловил подлюгу!
а теперь мы далеки;
XII
вот, валяюсь, точно права
не имею забытья,
а в открытой дверце шкафа
блещет новый зодиак.
***
Люблю Москву. Прогулочка. И пауза
в архитектуре. Я тоже стоя замер.
Два эскалатора — это глотка страуса,
поломанная резким погружением в мрамор.
Остаточной слюнкой диковатого ужаса
теку в погибающий разум птицы.
А ей, не способной к полёту, кружевце
обитаемых веток снится.
Поглощённые маленькими пещерами,
люди ломают кристаллы пальцами. Спешка.
Бойцы, шалаши, самокаты с курьерами.
Хожденья по мозгу не-больше-орешка
приводят к суме, под старухой расстеленной.
Храбрая птица в стакане. Но веером перья
и ножки врозь — что присуще разделанной
птице. Какое тебе доверье.
***
Гагарин в космосе летал,
не видел Бога,
но видел дога
у Букингемского порога.
Когда Елизавета
выходит на балкон,
а в небе подсвечена лунная фаза,
похожая на резаный лимон,
она, возможно,
произносит в космос
инициалы
товарища Гагарина — [Ю.А.]
Что в переводе означает:
«Ты есть».
Перейти к содержимому
