ПОЛИНА БАРСКОВА
Рецензия на книгу: Динара Расулева. СУ вода (с татарского) (Тель Авив: Бабель, 2022)
Потом смерть вернулась, сузила круги.
Сначала я столкнулась со стихами Динары Расулевой как с предметом скорее перформанса, нежели внимательного чтения. Это явление задело, изумило, оглушило меня. Она появляется в ярких нарядах, с лицом, освещенным блестками, как мерцающая новогодняя игрушка, похожая то ли на адептку петербургского футуризма, где на лицах поэтов жили нарисованные диковинные звери, то ли на модель модного дома, но модель, которая не молчит. Напротив, перформативная персона поэтки Расулевой кричит: крик этот отчетлив, убедителен, страшен, красив.
К поэзии мы приходим по разным причинам: в поисках гармонии, описания собственных слов и впечатлений, связи времен: одной из главных причин обращения к поэзии мне всегда казалось стремление обнаружить «сейчас».
Динара кричит, шепчет, уговаривает и приговаривает современность.
Особенно точно я смогла это понять здесь, сейчас в Берлине: век спустя после важнейшего для истории русской литературы явления «Берлин 1922» Динара в невероятном розовом платье, похожая на Суок, куклу наследника Тутти, выкрикивает в новый русскоязычный Берлин свои стихи. Тут нужно сделать несколько оговорок: Динара — поэт двуязычный, она родилась в Казани, часть ее поэтического существа живет, дышит татарским языком, памятью, мифологией. Она читает свои татарские и русские стихи на одном дыхании, непроницаемые друг для друга слова соприкасаются, взрываются друг о друга. Татарские стихи Расулевой полны диких, мрачных существ, обладающих особыми, волшебными силами: это демоны, стерегующие границы языка и смысла.
Демон русскоязычного поэта Динары Расулевой таинственно и разительно отличается от этих заклинаний: ее тексты о берлинской жизни рациональны, насмешливы, невероятно искусно сделаны. Вероятно, эта сделанность стала следующим толчком к увлечению этими стихами: в отличие, в конфликте с зрелищным аспектом этого действа, аспект текстуальный поражает намеренностью и сложностью построения. Полные иронии, инверсий, причудливых поворотов и построений, тексты Динары бесконечно отличаются от ее манеры представления, предъявления этих текстов, но и далее: форма их и содержание тоже находятся в сложном, увлекательном противоречии.
Стихи ее: юной, усталой, хрупкой, превозмогающей жизнь горожанки / эмигрантки можно назвать прозаичными, они растут из прозы и мусора берлинской жизни; из бесконечных зимних вечеров, ледяных станций, ночных смен, нервных возлюбленных, исчезающих призрачных семейных связей: из обрывков жизни и языка, языков.
Ее стихи густонаселены живыми и мертвыми, причем мертвые здесь оказываются очень даже живыми: ведь это волшебные стихи, как волшебный лес, где кого только ни встретишь.
Моя бабушка была знахаркой
И во мне есть что-то такое
Иногда замочу глаза заваркой
Иногда забываю как плакать
И шепчу шепчу шепчу всякое
Бабушка-знахарка уживается в волшебном тревожном лесу этих стихов с психоаналитиком, обожаемая кошка с ненавистными тиранами, бывшие друзья с будущими друзьями: все здесь соединяется в причудливый, насмешливый маскарад, причем маскарад очень чувствительный.
Этот поэтический голос / персонаж постоянно склонен говорить о своих чувствах, что тоже приводит к яркому конфликту — жизнь, проживаемая / описываемая Расулевой, жестка, но поэтическая машинка ее слов нежна, ранима, прелестна, слезоточива, но и улыбчива.
Я узнала для себя из этих стихов много нового: о творческой женственности, о смеси городов и языков, о том, что есть властный поэтический текст сегодня.