Игорь Булатовский об Александре Скидане №12

 

1.

Это стихотворение, датированное последним днем сентября 2023 года, — разработка, вариация первой строки стихотворения Пауля Целана Ich trink Wein aus zwei gläsern («Я пью вино из двух стаканов») конца 1969 года). Больше видимых отсылок к этому тексту Целана в стихотворении нет, но оно, на мой взгляд, развёртывается внутри одного очень объёмного образа, возникающего у Целана в следующих трёх строках:

Ich trink Wein aus zwei Gläsern
und zackere an der Königszäsur
wie Jener
am Pindar.
 
Я пью вино из двух стаканов
и бьюсь над царской цезурой
как тот
над Пиндаром.

Речь о Гёльдерлине. Zakern — устаревший глагол, означающий буквально «пахать», но уже с ироническим оттенком: «тяжко, медленно работать, биться над чем-либо, вымучивать». Это слово из письма одного придворного из Бад-Хомбурга, где Гёльдерлин короткое время перед тем как сойти с ума служил дворцовым библиотекарем. Тот пишет: «Гёльдерлин, который и так-то полусумасшедший, zakert am Pindar (мучает Пиндара)».

«Полусумасшедшего», разумеется, можно отнести и к самому Целану, запивавшему снотворное красным вином, а поверх вина — виски, чтобы приглушить безумие.

Кроме того, надо отметить, что в черновиках этого стихотворения есть вариант: «И бьюсь над Мандельштамом», что гипотетически может указывать на попытку перевода «Есть иволги в лесах, и гласных долгота…» с его «Как бы цезурою зияет этот день» (среди целановских переводов из Мандельштама этого стихотворения нет).

Цезура («царская цезура», Königszäsur) у Целана, как считается, отсылает к новой, отличной от аристотелевской, концепции трагедии, намеченной Гёльдерлином в предисловиях к своим переводам «Царя Эдипа» и «Антигоны». Центральное понятие этой концепции — «цезура», особый «противоритмический перебой», нарушающий темпоральность трагедии, останавливающий смену её «представлений» (репрезентаций), их ритм, для того чтобы голосом с той стороны предупредить человека о грозящей ему катастрофе и одновременно обрушить его в эту катастрофу.

Такой цезурой, с точки зрения Гёльдерлина, в «Эдипе» и «Антигоне» служат речи прорицателя Тиресия. Тиресий не принадлежит к области «представлений», находится вне хроноса, его слово владеет одновременно настоящим, прошлым и будущим, также не принадлежа им. Это «чистое слово», как называет его Гёльдерлин.

Слово, которое необходимо противопоставить (цитата) «душераздирающему чередованию представлений в сáмом кульминационном его моменте, когда является уже не чередование представлений, а само представление» (пер. С. Фокина).

В письме к Илане Шмуэли Целан, которому остаётся полгода жизни, комментирует Königszäsur: «В “царской цезуре” — там сейчас лежим, там стоим мы, ты и я».

Там же, в этой цезуре лежит, стоит, пребывает это и многие другие стихотворения из новой книги Скидана «В самое вот в самое сюда». 

 

2.

Цезура призвана делить, двоить — на равные или неравные части. В стихотворении двоится всё. Красное вино и белое вино. Два стакана. Губы. Два рта. Плывущий день и плывущий стакан. «Плывущий» и «плывущий» (раплывающийся, двоящийся). Пифагорейская двоица-материя и «двоица любви». Секреция — от лат. secretio, отделение, разобщение. Лоза плодоносящая и Лоза-назир, лоза отделённая, назорей. Двойная земля, дающая жизнь растениям и принимающая мёртвых. Двоится само «переписывание» — омонимически. Двоятся «стаканы» оригинала и перевода, оригинала и его вариации (кстати: «Вечные сны, как образчики крови, / Переливай из стакана в стакан» — не источник ли?). В подтексте двоится Тиресий, согласно мифу побывавший и мужчиной и женщиной. Но главное — двоится время стихотворения.

Что это за время? Можно ли считать это «перепишу» однозначно будущим? Или это будущее в значении настоящего? И то и другое. Ни то и ни другое. Это «кайрóс». «Время сейчас», наудачу схватываемое, пока ему не наступит конец (но и чтобы ему не наступил конец); это время самого стихотворения, стихотворной темпоральности, в которой Агамбен видит модель «оставшегося времени», конца времён, где всё только -сейчас-, а прошлое и будущее определяются через это «сейчас» (это «сейчас» как раз и есть «в самое вот самое сюда»); это время мессианическое, время вне хроноса, время цезуры. Функцию этого схватывания времени и выполняет повторяемое «перепишу» — как обещание уже исполненного и как ответ на требование исполнения обещанного.

Всего этого — стаканов, вин, губ, дня — ещё нет, но именно потому всё это есть, — и это определяет особую чистоту, очищенность Сашиного слова от «представлений», его особую пустоту, «ничтойность», даже часто принципиальную ничтожность, равенство, имманентность самому себе, — дающие в совокупности место всей полноте, «плероме» и задающие цинически-отстранённую, но страстную дикцию этой книги, дикцию переписчика единственного экземпляра откровения или Откровения, с большой буквы, светопреставления, «светопредставления», — переписчика, который почти всё время задумывается о том, не переводит ли он бумагу напрасно, не есть ли «хвалимый Никто» на самом деле дед Пихто, не выпадет ли, как в конце стихотворения Целана, из лотерейного барабана, Lostrommel, барабана судеб, участей, не выпадет ли с плоским звяком «ломаный грош».

Выпадет, обязательно выпадет, и устроит это дед Пихто, но так и надо, так и надо слову, так ему и надо, чтобы стать чистым, стать грязным, стать ничем, стать всем, стать «атомной секрецией», «распадом атома», излучением, катастрофой, секундой-калиткой, в которую войдет мессия, секундой, в которую нас всех выебут, станет небом, которое рифмуется с недоёбом.