ЭЛЬКЕ ЭРБ
УПРАЖНЕНИЕ
Ветрено.
Как принялась я из нечто
(некой «данности», как всё еще говорят)
делать слова.
Ветрено. И свежо.
Ветер разве тренирует деревья?
Да нет, они без ветра готовы вполне.
И для людей зачастую тренировки немыслимы,
они cчитают, и в чем-то правы, что подготовлены.
Где ты витаешь? Перенеслась: от себя в Сан-Франциско.
Так вот оно сталось. Стал Сан-Франциско.
Солоно. Тягостно. Железом окованные
колеса фургонов. Скрипя
от края к краю, с east’а на west.
По причинам, что просто или непросто увидеть,
я представляю, как занимали тот край европейские переселенцы.
Словно под бровями у меня заволокло.
27.8.03
ЭТА ОСОБА, ПОХОЖЕ,
она настроена отрешиться.
Ну да, загруженное прежде
ведь нужно однажды сгрузить.
Понятно, раз была нагружена.
Даёт о себе знать, что пора заканчивать,
разделаться с тем, что было сделано.
Время куда-нибудь отcтупить, тихо убраться.
Прямую тянет теперь на сгиб,
согнутое притягивает.
Ее правды больше недостаточно.
Недостаточна она. И точка.
Камень или пыль.
Кожа на лице уставшая,
хоть дверь открыта на балкон.
И без десяти двенадцать.
Между лопаток кроткая, но
ощутимая боль – ого, как сверкнуло! – там в хребте.
24.10.04
КАК МНЕ ПРИЙТИ ОТ ЭТОГО К ТОМУ?
Мне не прийти от этого к тому,
приду не я, а нечто третье,
что третье, их связующее, нужно
мне вызнать, выстеречь и выдумать,
что в сердце Одного касается Другого кожи,
что с плеч одних скользит в другое сердце,
в Другого попадая жизнь,
и как меж двух — Безместное и Общее – назвать,
мне нужно вызнать, выстеречь и выдумать – как иначе?
Тот хворост, что над ямою подламывается.
Упасть – подняться снова.
Да тут и тени нет сарказма.
16.1.05
ALTLAST
Я убираю прочь, в коробки,
унаследованные журналы «Совьетлитератур».
Мы не знали, кто они, те люди.
Господи! Разве не похоже, когда пес воет,
будто воет его нога?
Сзади крайняя, вытянутая,
потому как он вперед воет –
будто воет нога?
Не в двадцать-тридцать, не в тридцать-сорок, не в…
Да и как было знать —
они сменили парадигмы,
и стали неузнаваемы.
Замаскировались так.
Под небесным сводом,
под тем самым, его уже видел наш предок, неандерталец.
Они не светились.
22.8.05
КАСАТЕЛЬНО LADIES
Пока я здесь (в каминной, наверху)
на желтом руне половиц лежу, читая,
как юный Ван Дейк писал Апостолов,
возле меня в ожидании стоит пустота,
и вспоминает о схожей с ней,
тогда, в Эденкобене, возле меня,
или потом в Фельдафинге, или в других местах;
они, пустоты, вакуумы эти – ladies,
неколебимые стоят бессмертны, кивком
друг дружке отдавая честь; а та парит
от каждой к каждой гармонично
над временами, где их нет.
28.7.06
Переводы Марка Белорусца
впервые опубликованы в журнале «Соты» (2013, №1). Републикация по материалу.
ОНА И ГОРОД
В Вене на улице она в Вене одна
До предела до беспредельности
Когда в трамвае едет когда в магазин идет
слева и справа со всех сторон в Вене она
Лишь при ней происходит Вена.
В городе на улице в Вене только она одна
Голова птицы глаз птицы крыльев размах
Поле зрения птицы в зеленом поле
Когда в Вену выходит раскрывает зонт
всё и верх и низ это тоже всё Вена.
Внучка правнучка школьница
Подросток студентка училка
женщина в возрасте старения мира
когда с друзьями встречается идет на выставку всё одно:
В Вене она смотрит за Веной одна.
В городе на улице почти всегда в Вене она.
А в Вене она только самое сжатое
самое в очертании уточненное
Когда ходит по этой самой Вене она,
выслеживает Венское-в-Вене
Я НЕСПРАВЕДЛИВА
Ecrivain думает о государственном муже, о том, который убийца. Ecrivain имеет государ-ственные соображения. Размышляет, как бы совместить свою концепцию с существованием государственного мужа (одна узда и та — и другой, и концепция — и государственный муж). Он представляет себе государственного мужа учеником-недотепой. Каждый может ошибиться, потери бывали всегда. Скорее интеллигенты преступники, чем наоборот.
Отдушина помещичьей жилетки? Толстокожесть ежиной шкварки?
Он посылает дочери повесившейся поэтессы деньги в Сибирь и говорит (за ним лагеря), ко-гда мир обратил к нему свой слух, говорит в это ухо мира: Я пропал, как зверь в загоне. Мне наружу ходу нет.
Стихи, где он это говорит, сохраняют ту интонацию инфантильной простоты, которая — порождение диктатуры — господствовала безраздельно: на страже, что твоя полиция, искупительно мимикрируя.
ПОЙМАННОСТЬ
Не ужасно ли, что человек
ручейком, поросшим ольхою,
бережком, с ольхою, с лугом
— а там еще овечий серый мостик —
в этом всём
равновесный и закрытый
царит покой,
всем этим вот человек,
может быть объяснен, зеркальность, карп, так,
как взглядом проскользить изнутри,
беспрепятственно — так или эдак!
А вот кошку-то не поймать на этом никак!
НА КРАЮ ПРУДА ЭТИХ ВОД
острани передай донеси
ну же внутрь вмешай себя внутрь
зелень ряски кувшинки желточный завой
вынырни и нырни под тобой
морского конька изгиб верховой
угодья счастья эмбрионом скорлупа яйцо
Колумба простак с простаком
с на губах не обсохнувшим молоком
не сбродивший Троицын день
и вскипевший: свеж пуст
лица к лицу сопряженье пусть…
ВАСИЛЕК, СПОРЫНЬЯ, ДИКИЙ МАК
Душенька, слышала, слышишь
их, своих братьев, своих семерых
лебедей, слышала, слышишь их голоса
пернатые в небе —
трепетали запястья
пастушке на счастье.
Душенька, думала, мне не взойдет
братьев в колосьях, братьев в колосьях.
Что ж я не кланялась этим хлебам?
Одервенела.
Камни, разбужены, снова видят.
Рыцари, расколдованы, снова водят
смычками по сломленным клятвам.
О ЗИМЕ
То, что пишешь ты, говорю, это новый край.
Потому что везде оно, вокруг меня, как бескрайний край.
Сравнение-то само напрашивается. Так зачем говорю?
Или это как с эхом?
И еще кричит оно, кажется, что зима.
И что новый край, так кричит оно, — это и есть зима.
Студёно? Столбенею, цепенею, оглядываюсь
и всё же догадываюсь: значит, это все не
значит: «Новый край — это и есть зима», ну само собой,
но значит: «Зима — это и есть новый край».
(Снег да лед — это и есть зима сама собой.)
(Зима — это и есть снег да лед.)
Зима — это и есть новый край на краю земли.
Где никаких известий о предыдущем нет,
… — с иголочки, будто пущен по рельсам, весь
новенький. Как ни разглядывай. А где это так,
отныне, чтобы отныне даже и летом бы…
еще совсем ничего, но отныне уже…
прямо рядом, безгранично безвестно, сидит (как и до того)
под рельсою накось.
Еще один край, еще и безвестней того, прямо поблизости.
Еще и новее того, новый край прямо поблизости.
Куда-то затолкан. Заяц в борозду вжался.
И будто бы пущен по рельсам…
Ну, тогда останется пустяк, чтобы и летом тоже…
Ступки толчок. Облегающий тесно башмак.
Затолкан и скошен. Зажат. С иголочки нов.
Зима это и есть снег да лед.
НЕМНОГО ВРЕМЕНИ
немного резкого пейзажа
вчера по печальным заметкам
(очертания — заиндевелы?)
резкий ветер власти — он
с предметными (заросли?)
кустами во весь рост прикусил
текст вниз до смерти прорезав.
«По-за сердцем» сейчас: чудно!
Перевод Ольги Мартыновой при участии С. Гладких и О. Юрьева
материал впервые опубликован в журнале «Урал» (2006, №7)
МНЕ ЛУЧШЕ ЗНАКОМО ТО, ЧТО НАЗЫВАЮТ ВЕСНОЙ
Дверь сарая пол сарая сверху балка.
Балка вдоль и балка поперёк, блик ведра
снизу на земляном полу.
Берёза. Берёза подбирается к сараю, в мартовском свете.
Сарай с подкравшейся берёзой. Петля.
Но всё же не во сне же. Во сне же.
Дверь сарая. Крыша сарая. Последний шаг.
Да-да. Форма. Табурет. Стремянка. Петля, прыжок.
Неизвестно. Как и другое. Неправда.
Ветер весенний. На улице у подножья горы. Уверенная поступь.
Оттаявший пол. Теплеет. Вот и опять выворачивается
год из мороза.
В ВЕНЕ ЗИМА
Эта невесть кем, не мной, сшитая блузка,
я её — шёлковую, чёрную, — отыскивая петельки,
на ходу застёгиваю над животом,
чтобы не холодно было ему и он отдохнул,
он, напоминающий, что час назад
его однозначно прослабило, —
чёрная, маленькая,
которую надо застёгивать под полоской ткани,
отыскивая навстречу друг другу петельки и пуговки,
так вот, она, поскольку я не сама её сшила,
таким же образом не моя, каким образом моё то,
чего мне от неё нужно или что я с ней учиняю.
Как чуждо, как отдалённо и в каком отдельном явлении,
кругло, округлённо, закруглённо отделено это самое её
пошиванье, лучше всего сравнимое с этой фигурой,
внутри которой после первых же шагов по улице
чувствуешь, как приседает зимняя стужа в качестве доказательства
подлинной зимней стужи.
ЭРОС
Солдаты — цветочки в кувшин — глядят
стеблями вниз: кочевники, звери —
природа побольше, природа подальше, сама даль —
показывают, чего им искать;
женщины: ангелы, шьющие стяги;
штопальный гриб, глянь, домашний графин —
конечно, безбородые, юные, бывшие сыновья — глядят
в бездонный, в отцовский смысл.
ВИД СВЕРХУ
Она медленно идёт с собакой.
Она идёт медленно, собака её тащит,
дорожки парка, высокие деревья, снег;
школа вокала.
Она медленно идёт со своей собакой.
Внизу. Школа вокала, жёлтое зданье.
Идёт медленно, собака её тащит.
Идёт снег.
ЖУЖЖАНИЕ
Улей — как сама вещь, так и слово —
уплотняет пчёл, рой, пространственный и бессветный,
рой пчёл, следующих цвету, когда светло, или запаху
(а запаху — и когда темно тоже?).
Психическое тело остаётся непостижным. Что ж оно, само по себе?
Иного выбора, кроме как следовать формулам, у него нету! А оно выбирает?
Если захочешь защититься от возбуждений,
то из разговоров / мыслей / логик, возможно, возникнет
(если они не останутся в нерешительности, если
они станут решаемы)
ещё одно тело, в чьём знаке
упокаивается первое.
переводы Олега Юрьева
впервые опубликованы в журнале «Воздух» (№4/2006)