АЛЕКСАНДР ГРИГОРЬЕВ
***
Человек сбежит туда,
где поймут, что он – вода,
будут пить его из рук.
Или – станет ультразвуком
для вождения по мукам
избавителя от мук.
Человеку не унять
зуд скакать и обонять
каждый запах полевой.
У друзей на майских идах
он вдохнёт, направив выдох
в шарик с радужной плевой.
***
С земледышащим встреться своим двойником
и с небесным своим земляком.
Расскажи, как тебя обдало сквозняком –
так, что кровь разошлась с молоком.
И скажи им: печалясь о том и о сём
(расскажи им, о ком и о чём),
я хочу быть связным вашим, быть толмачом.
Говорите себе обо всём –
так, что я в трескотне, болтовне, чепухе,
каждом всхрипе и каждом кхе-кхе
буду сполохи видеть – кристалл в шелухе,
целину в невесомом стихе.
***
вот штучный моцарт через звуки-грюки
к улитке прикасается; она –
улитка – до того удивлена,
что рушится китайская стена
и оживает кура из кентукки
и с рожек ниспадает пелена
и кажется улитке: жизнь дана,
чтоб слушать эти моцартовы штуки
ИДЕНТИФИКАЦИЯ А.
Серия первая
А., говоря: «Приятно, А.» –
имел в виду, что А. – и только
лишь. Что лишь это амплуа –
его. Что он – частичка, долька
от целого. Что нет за ним
ни Й, ни Ы, ни прочей дряни.
А. никогда не якал. А. не
такой. Не думайте. Ни-ни.
Серия вторая
А. пробирался в ритме вальса,
но нетерпение и зуд
бибикнули, что подвезут.
И А. – за ними увязался.
А. не сошёл ни в пункте А,
ни в Б, ни в В. Ни в тех, что после –
сверхзвуковой печальный ослик
Иа.
Серия третья
А. перепутал тайну и судоку…
«Бывает, нет?»
Макулатуру выдал за цветмет.
Анфас увидел сбоку.
Покрыл листочки клеем ПВА.
Но, кем-то встречен на тропинке,
А. на вопросец: «Кто есть А.?» –
ответил без запинки.
СЕРДЦЕСТРЕМИТЕЛЬНЫЙ ДИПТИХ
I. По касательной к Тютчеву
Вот тоже мне ещё: диктат светил,
гармония – вовне, позыв к порядку –
внутри… Танцует красота вприпрятку.
Будь рад, что эти танцы посетил,
что некоторые увидел па,
что принял сам участие в движенье
кроветворящем, в отглагольном жженье,
в цветении шипа,
что приобщился, так и так, чудес,
точней сказать – взрастил в себе чудинку
и – Шурик именем – под кожей триедин, как
Бывалый, Трус, Балбес.
II
Тревоги домотканая змея
всеядна.
Но смысл по ноте цедит Ариадна.
И – всходит колея.
И человек-Тесей –
бывёхонек – змеится из пещерной
беды, как антимоль – из шифоньерной
тьмы, тьмы вещей.
Окрасившись – тон в тон –
свободой, брат беглец обеспокоен,
что не припомнят колбочки, какой он
на вкус – фотон.
***
Забудь о том, как – хрусть. Припомни шелест.
Жизнь. Лепет лепестков: меня-мне-мной.
Осклабившись. Поморщившись. Ощерясь.
Лицом; потом – спиной;
потом – опять лицом не к лесу – к морю,
перед которым – вымахал? усох? –
плывёт кустарный серебристый лох,
плеску и блеску вторя.
***
Смей, неврастеньце, моё живое,
вечнозелёное, в земле нежирной
расправив корень, дышать. Оно и
понятно: щупленький, но стожильный
листок и зелен лишь тем, что дышит.
Сколько горшочек ни три – он, скаред,
в ответ не даст ничего. И лишь от
дыханья – варит.
***
Деревья – обыватели лесов.
Деревья – выше гамбургского счёта.
Растут, как Дарвин на душу положит,
а в средней полосе – как Тимирязев,
а где-нибудь – как кто-нибудь ещё.
Но каждое при этом – самобытно.
Деревья говорят о триединстве
корней, ствола и капиллярной кроны,
где царствует полгода хлорофилл
и дольше, если речь идёт о хвойных.
Деревьям всё знакомо: травмы, хворь,
пила, вегетативное расстройство.
Но каждую весну, когда они
неслышно произносят слово «почки»,
им начинают подпевать в верхах.
И я хочу быть тоже – на подпевках.
К примеру, снять документальный фильм
«Побег из Тимирязевского парка»
и просочиться в местный мультиплекс.
И если зал взорвётся тишиной,
то выходцы из зала обнаружат
на улице прекрасный сиквел, где
протагонистом – дерево у дома
и бесподобный градус кривизны.
***
Уподобясь Серой Шейке,
малахольное дитя
смирно плавает в милкшейке,
в гуще пальчиком крутя.
У болезненной дитяти
много трепетных минут:
проливать слезу на скатерть;
спотыкаться где приткнут.
Есть у гадкого утёнка
подозренье: у воды
и земли душа – потёмки;
жди от воздуха беды.
Здесь бы Андерсена, что ли,
Мамина-Сибиряка,
чтобы принесли в подоле
хлеб и кружку молока,
чтобы стало всё понятно
на полдня и жизнь вперёд.
В глубине жевачки мятной
злюка пряничный живёт.
***
Захлопнется последний клюв,
но в орнитологическом архиве
оглохший от тоски энтузиаст,
склонившийся над томиком транскрипций
утраченного щебета, начнёт
рулады выводить нейронной вязью
на сером фоне. И когда дойдёт
черёд до трели к радости, откроет
уже изрядно шамкающий рот
и разразится непонятно чем,
каким-то акустическим раздраем,
который ничего не сообщит
отсутствующей публике. Но если
никто из обладателей ушей
их не заткнёт подушечками пальцев
и не закупорит ладонью рот
певца, то из мурашек на его
одрябшем эпителии проступят
свидетельства пернатости. А это,
что ни скажи, а всё-таки победа.
КРАТКИЕ ПЕРЕСКАЗ БЕСЕДЫ,
СЛУЧИВШЕЙСЯ МЕЖДУ ПРИЗРАКАМИ МАНДЕЛЬШТАМА И ВОЛОШИНА
НА КОКТЕБЕЛЕВСКОМ ПЛЯЖЕ
Столкнутся лбами Бим и Бом,
воскликнет Грека: «Смерть варягам!»,
умоет руки Айболит,
но белое на голубом
всплывёт над самым Кара-Дагом
и наши души опылит
***
В Министерстве вечных ценностей
и щенячьего восторга
занимаются перекладыванием бумажек:
жёлтых, лиловых, смарагдовых.
Маленькие, пузатенькие, лысенькие чиновники
радуются тому, что они – маленькие, пузатенькие и
лысенькие.
Они поднимаются на лифте на тридевятый этаж
и пересказывают друг другу
сюжеты любимых мультфильмов.
Между тем, в детских садах
царят нападнические настроения
и вооружённые до молочных зубов путти
выступают на стороне бабочек
в войне против комаров.
***
Случилась так, белиберда.
А показалось мне, что
летит бессмыслицы орда
на мя, кромешна;
виновники белиберды
позыркивают туго
и говорят «алаверды»
друг другу.
***
Поедем по мосту в тьмутаракань
и потеряем родину из вида.
В обратном направлении смотри до
потери. Ну, а после – перестань.
А после – напиши стихи о том,
как в ёмкость из-под внутреннего моря
по капле набегает – счастье? горе?
Не счастье и не горе – суп с котом.