ДМИТРИЙ ГРИГОРЬЕВ
РАССКАЗЫВАЕТ МЕЛЬНИК:
Здесь, на краю земли, всегда ветер,
редко увидишь гостя издалека,
в основном, местные фермеры с деревянными руками:
всё натуральное — рожь да пшеница, добрая мука,
ты ведь пробовал хлеб из нашей пекарни?
Впрочем, какая разница, что перемалывают жернова —
хоть зерно, хоть твои слова…
Вчера, например, какие-то странные люди в широких шляпах
привезли целый воз осенних кленовых листьев,
такие лёгкие листья, что вышло совсем немного
жёлтой муки, красной муки, но какой стоял запах —
я плакал, рассыпая цветную осень
в пластиковые чёрные мешки.
Как-то ещё приезжал странный тип в восточном халате
на грузовике полном костей, белых, выгоревших на солнце…
Впрочем, какая разница, что перемалывают жернова,
ведь они способны дробить даже алмазы,
а тут — костяная мука, зачем ему столько,
говорит, что делает клей — переплетать книгу жизни,
большая, должно быть книга, я сам не видел.
Впрочем, какая разница, ведь мука́ не му́ка,
главное — молоть с радостью,
посмотри, как легка моя мука́,
легче праха надежд, которые ты лелеял
пока до меня добирался, но его ветер развеял,
он и тебя унесёт, это наверняка.
РОДОСЛОВНАЯ
Я искал в интернете имена своих предков,
находил только чужих!
Где мой дед Андрей,
бывший директором института ВАМИ?
Где прапрадед — попечитель единоверческой богадельни?
Где моя бабушка Оля — начальник отдела в организации
под именем сказочного богатыря — Гипрогор?
Где моя бабушка Теофилия Петровна,
приехавшая в начале века в Петербург на заработки из Беларуси?
Где мой дед Сергей, что после лагерей жил под Лугой
и работал в пекарне?
Только редкие ссылки,
размытые следы,
не буквы, а муравьи:
цепочки слов ползут,
чтобы построить башню
из тысячи историй,
чтобы кто-то из моих
далёких потомков
родившихся наверху
смотрел вниз на ступени
исчезающие в темноте…
ОККУПАЦИЯ
— Мы спрятались в болоте, в наших краях нет лесов,
но они нас нашли и привели на холм,
где на месте домов — только пепел, зола,
руины печей, скелеты кроватей,
чёрная пустая посуда…
Они сказали, что не желают нам зла.
Почему-то никто не плакал,
только женщины мазали лица сажей и грязью
надеясь, что их не заметят чужие солдаты…
Засов от двери сгоревшего дома
лежал под моими ногами —
больше нечего им запирать.
Затем нас повели по дороге на запад,
по старой дороге вдоль колючих заборов
мы шли, словно стадо, месили глину,
а они на конях — пастухи и пастушьи собаки…
Но больше меня пугало
тёмное око пустое,
что неотрывно смотрело мне в спину.
Так мы шли, постепенно в пути уменьшаясь,
и когда нас почти не стало,
я вспомнила песню о небесной деревне
где солнца лучи вместо соломы на крышах,
мелодия очень простая,
ты меня слышишь?
***
памяти Геннадия Белова
— Будем братьями по воде —
сказал он, разливая из фляги
то ли воду, то ли вино, —
раз не получается по крови,
выпей со мной за своё здоровье,
там тебе не нальют.
Тогда я ещё не знал
о людях, родившихся
с пулей в зубах,
о мёртвых с крестами
на тёмных лбах,
о ветре с другой стороны,
что сбрасывает время
словно с веревки бельё,
я лишь собирал пейзажи
да смотрел сны.
— Будем братьями по воде, —
сказал он, поднимаясь с трудом, —
незачем тратить последнюю кровь,
выпей со мной, пока я не ушёл,
достаточно лишь пригубить эту воду
чтобы вспомнить свой истинный дом.
Я тоже встал и понял: труба,
почувствовал ветер
из внутренней тьмы,
я пить не хотел,
но не пить не мог,
свинцовый стакан поднёс к губам
и сделал глоток.
В.Б.
Ему уже нет дела, какая луна за окном висела,
ему уже нет дела, какая война на окне сидела,
ему уже нет края, у него уже нет тела,
ему уже здесь просто нечего делать,
а мы все бросаем кости, выбирая ход,
обычно выпадает немного — три плюс два,
точки стёрлись почти, видны едва
и однажды мы все варианты переберём,
и не будет каждому дела до того, кто войдёт в его дом:
хищные птицы, ленивые черви, или ящерицы огня,
побредёт ли он дальше пешком, полетим мотыльком,
над полями, где пепел кружит словно снег,
где свет вышибает мозги,
где мы забываем друг друга
и прощаем долги.