НИКА ТРЕТЬЯК
ЖИЗНЕСМЕРТЬ В ДЕЙСТВИИ
Алла Горбунова. Книга царства. СПб.: Пальмира, 2023
Новый поэтический сборник Аллы Горбуновой, возможно, уже частично знаком читателям и подписчикам её страниц в социальных сетях (некоторые тексты 2021-2022-х годов были там в своё время обнародованы). Тем, кто их не встречал, повезло не меньше, так как читать их впервые – испытывать драгоценные мгновения.
Как и в предыдущем поэтическом сборнике «Кукушкин мёд», в «Книге царства» автор подводит сказочность к границе с религиозным откровением, отчего возникает ощущение торжественной невесомости, именно невесомости как осознания собственной малости и незначительности. Первый раздел, озаглавленный «Возлюбленные и ничьи», объединяет природные, религиозно-философские темы; второй – «Раненый воздух» – больше обращён к событиям человеческого быта, жизни, истории. Стихи обоих разделов побудили меня создать условную визуальную схему главных мотивов и образов в поэзии Горбуновой, о чём скажу ниже.
Как справедливо замечает Лев Оборин, «материнство и детство в «Книге царства» — одни из основных мотивов, но Горбунову интересует в первую очередь их метафизика, их ощутимая связь с иномирием». Наверное, ключевое слово для поэзии Горбуновой – это «связь», её поиск, её налаживание или свидетельство о её разрушении.
Как и у Елены Шварц, природа и культура у Горбуновой взаимопроницаемы, всегда открыты и дружественны человеку – особенно, если тот способен их по-настоящему увидеть. Лирический субъект связывает свои эмоциональные переживания с пространством и временем, где и когда он находится; адресат возникшего диалога – природа – вторит ему на языке культуры:
три дня — три пня
и каждый пень
исполнит свой псалом
В стихотворениях «Журавль», «я в дом вошла», «Междурамье», «Как Марья спала» перед читателем выстраивается четыре разных сюжета, и всех их роднит особого рода сказочность. Помимо чудесных превращений, повторов и атрибутов волшебства (превращение журавлика из бумажного и деревянного – в хрустального и огненного, «скатерть странная <…> с вкрапленьем нитей золотых», «шишки, ветки, блёстки», волшебный холмик, на котором хочется спать) в этих текстах прослеживается стремление развить из частностей и уплотнить единый смысл. Единую мысль о том, что внешнее и внутреннее иллюзорно разделены: «вовсе не могу понять / снаружи я или внутри», «вовнутрь, вовне окно: / всё видно, всё прозрачно / всё равно́».
Внутреннее движение в поэзии Горбуновой всегда предполагает встречу противоположностей и в то же время невозможность этой встречи. Можно сказать, что непредсказуемые вспышки лирических откровений, безоглядный ритм слов-ассоциаций и безусловное доверие поэтической речи определяют эмоциональную интенсивность поэтики Горбуновой:
пища Бога — Маат.
пища мёртвых — Маат.
моя пища — Маат.
Бога-Солнца храм —
без конца селфхарм.
Образы солнца, огня, костра, луча – одни из наиболее значимых в поэзии Горбуновой. «Свет» связан и с божественным присутствием, и с материнством, и с ощущением-человека-в-мире через боль, – и так или иначе проходит сквозь множество текстом лейтмотивом «горения». Интересно отметить, что «угасание» встречается очень редко, а если и есть, то эпизодически, кратковременно, и за ним всегда следует новая вспышка:
там чёрная дыра, там дуло
небытия,
взглянуло, полыхнуло, сдуло
мир, ты и я
Обращение поэтессы к мифу, многочисленным именам имеет общие черты с поэзией Сергея Стратановского уже тем, что, помимо практики «называния» и раздвоения сущности слова, больше никакого мифотворчества не происходит. Зато легко и непринуждённо происходит контакт с другими мифами – любое новое в мире явление, увиденное поэтическим взглядом, оставит в тексте свой отпечаток, но не будет присвоено, а продолжит парение в языковой реальности.
Кульминация лёгкости, с которой происходит перевоплощение лирического субъекта, наступает в последнем стихотворении сборника «Так бывает». В его основе – футуроспективный текст-обращение «психолога / из ледниковой эпохи» в тот период продвинутого существования человеческой расы, когда очередная война провоцирует волну эмиграции с Земли на Луну, когда рушатся все планы на мирную жизнь:
все говорили:
нда,
на Земле как всегда
всё та же хрень
пожимали плечами, крутили пальцами у виска
а сердце сжимала смертная боль и тоска
Рефреном проходит воспоминание о стихах, которые пишет пациент психолога и отдаёт их ему со словами «сохрани / покажи мне потом / когда это начнётся вновь», цикличность этого жеста подтверждает ключевая фраза «так бывает». Никак нельзя сказать, что этот текст – гимн смирению, но всё же он нацелен вызвать у читателя определённое принятие катастрофы – в прошлом, настоящем, будущем.
Эта поэзия стремится передать, как мне кажется, триединство любви, света и боли и всеми способами возвращает читателя к связи всего сущего со всем. Составленная мной схема предельно условна и отражает моё читательское восприятие, следующее за визуальным содержанием поэзии Горбуновой.
«Жизнесмертью» мне показалось уместным назвать ту самую границу, которую пересекает человеческая душа под видом рождения и смерти. Стихотворение, начинающееся со строк «Одиноко и страшно повсюду мне было, / Кроме утробы, креста и могилы», выворачивает восприятие живущего наизнанку и представляет переходное состояние как блаженное небытие, где как раз сосредоточено и счастье, и предощущение страха. Так или иначе, поэзия Аллы Горбуновой занимает ту область художественного выражения, где находится множество ещё не исследованных, далеко не привычных возможностей слова; где в идеальной пропорции сказанного и несказанного воплощается связь между Богом, человеком и миром.