ЛЕОНИД ЛИПАВСКИЙ
СТИХОТВОРЕНИЯ
Имя Леонида Савельевича Липавского (1904-1941) обычно упоминается в связи с именами творчеством обэриутов. Товарищ Введенского по гимназии Лентовской, он состоял при ОБЭРИУ в ранге «сочувствующего»; позднее, в 1930-е годы, в его доме собиралась «компания», включавшая Хармса, Введенского, Олейникова, Заболоцкого и Я.С. Друскина (а также историка и филолога Дмитрия Михайлова, которого обычно забывают). Липавский родился в семье врача-венеролога, весьма состоятельного человека; как и Друскин, он был выпускником философского факультета, учеником Н.О.Лосского; погиб незадолго до Хармса и Введенского (пропал без вести на Ленинградском фронте). От него остался странный языковедческий трактат (пример наивной квазинауки) и дюжина весьма замечательных, но фрагментарных философских эссе. Кроме того, под псевдонимом Л. Савельев, он опубликовал множество детских книг, просветительных и историко-революционных, которые выходили огромными тиражами, приносили, очевидно, приличные деньги, но о которых лучше не вспоминать лишний раз. Два самых близких Липавскому человека – его вдова Тамара Мейер-Липавская, «прекрасная дама» обэриутов, и Яков Друскин, в 1978 году написали заявление, в котором были такие слова: «Мы настаиваем, чтобы пишущие о друге Хармса Л. Липавском никогда не упоминали его псевдоним».
Но есть еще одна часть наследия. Липавский начинал как поэт. Совсем детские его стихи сохранились в школьном рукописном журнале (РО ИРЛИ РАН, РI. Оп. 1. Ед. хр. 364). Пять стихотворений он (вместе с Введенским и еще одним соучеников, Владимиром Алексеевым), в 1920 году послал Блоку. Этими стихами, характерными для эпохи, начинается наша подборка. Они хранятся в РГАЛИ (Ф. 55. Оп. 1. Ед. хр. 119). Три из них опубликованы в нашей книге «ОБЭРИУ. Биографии», только что увидевшей свет в издательстве «Вита Нова».
Не получив устраивавшего их ответа от Блока, Алексеев и Липавский пошли со своими стихами в противоположный лагерь — в «Цех» Гумилева. Там, напротив, выделили Липавского. Он вошел в «Цех» в статусе «подмастерья» (чуть ли не единственным из всех!). Во Втором альманахе «Цеха поэтов» (1921) напечатана его «Диалогическая поэма», в Третьем (1922) — еще одно (двухчастное) стихотворение, «Солнце запало в чужие страны…». Эти стихи, перепечатанные в вышедшем в 2005 году однотомнике Липавского «Иследование ужаса», явно превосходят все прежде написанное им. Именно в связи с этими текстами по-настоящему можно говорить о Липавском-поэте. Видимо, от молодого поэта много ждали. Николай Оцуп позднее, уже в эмиграции, называл в числе петербургских поэтов, «вскормленных революцией» (рядом с Тихоновым, Вагиновым, Нельдихеном) и «Липавского — одну из «надежд», бесследно пропавших»
В этой подборке – все оставшееся от Липавского поэтическое наследие, кроме двух детских текстов.
Валерий Шубинский
СТИХИ 1920
***
Что можем мы: только любить и томиться,
И гнать искушения прочь.
А время летит, как осенняя птица,
Как птица в весеннюю ночь.
О жизнь моя тяжелая,
Нагнала бы тоску!
Да музыка веселая
Играет наверху.
Да сумерками нежными
Тебя я буду ждать;
Да вечерами снежными
До дому провожать.
По улице темной
Гулять, — не нагуляться;
С тобою, со скромной
Молчать, — не намолчаться.
Да зачем говорить и о чем:
Лучше в кинематограф пойдем.
***
Жизнь протуманится,
Все перемелется.
Может быть, только останется:
Ночная метелица,
Исчезающий мелкий снег,
Не губах твоих легкий смех.
***
Пули певучие меть,
Шаги поскорей отмерь:
Изгибается тяжко дверь,
Отзывается стоном медь.
Так стучится смертный враг
По ночам!
Так срывает с петель дверь
Лютый зверь!
Только сомкнутых губ зигзаг
Мечется по зеркалам…
— Вспомни: ты прогнал меня сам,
Вспомни: зимняя ночь была зла.
Я металась по всем углам,
Я приюта нигде не нашла.
Я — желанный враг,
Я — твоя нежная боль.
Не гони меня снова в мрак
И к тебе приютиться позволь.
Я ли была не нежна,
Я ли верна не была:
Долгие ночи без сна
Я у тебя провела.
Милый, мой милый, впусти
Душу мою не томи,
Милый, мой милый пойми,
Вместе нам надо итти.
***
Всегда безбрежна синяя вода
И без конца безоблачные дали.
Мы здесь давно, а может быть всегда
(мы до сих пор еще не вспоминали).
Минули дни, и стало все равно,
И счастья нет, но нету и печали.
От скуки мы играем в домино;
Рассказываем в сумерки друг другу,
Потягивая темное вино:
Нагую каждый здесь нашел подругу;
Как пристален невыразимый взгляд,
Как сердце бьет томительно и туго…
А там встает торжественный закат
И море стало голубою розой
И стекла желтым пламенем сквозят.
Но уж в зрачках дрожат ночные грезы.
Пройдет еще недолгий ряд минут,
Расстелет ночь привычные наркозы,
И всех обнимет темнота кают…
Но иногда — проснутся вдруг средь ночи:
Зачем гудки протяжные поют!
Скорей наверх. И стеклянеют очи,
Темней ресниц терновые венки.
И мы бежим и ветер все жесточе,
Взметая пены черные клочки,
Вздымая тяжко воды океана.
И все поют пронзительно гудки.
Корабль въезжает в полосу тумана.
И нет огней… кто правит… Боже мой…
Мы долго кличем хором капитана.
Но капитана нет; а рулевой
Заснул наверно иль свалился в море.
И мы стоим затравлены тоской,
(У глаз синеют знаки о позоре)
Усталых женщин обнимая стан,
Полураздетых иль в ночном уборе.
Проходит час. Кончается туман.
Вновь страсть встает в неотводимых взорах,
(Хоть ночь глуха, громаден океан).
И женщины скользят в ночных уборах
Сквозь лунную сереющую мглу.
Вдоль корабля однообразный шорох:
Щекотка, смех и вскрик и поцелуй,
Склоняются тела на доски палуб. —
Ты слышишь пенье непрерывных струй
И голоса непоправимых жалоб
У тусклого предсмертного винта
О, если вовсе больше не светало б!
Опять в каюту тянет темнота:
Припомнить все, во что бы то ни стало!
И волны бьют в скрипучие борта.
Мерещатся какие-то вокзалы,
Огромные пустые города;
И это все; и память так устала…
Подруга спит и дышит, как всегда;
Ей снятся, верно, лабиринты палуб
А за окном поет, поет вода
Все ту же песню непрерывных жалоб.
***
Мы сойдем на синий берег
В предзакатный час.
Тихо клонит длинный вереск,
Принимая нас.
В смутном сумеречном пеньи
Тихопенных волн
Мы пройдем в уединенье
Благовонных смол.
Скоро сменит долгий вечер
Предзакатный час.
И закат затеплит свечи,
Принимая нас.
— Обними немые плечи
В предрассветный час…
Вереск стелет сонный вечер,
Принимая нас.
— Посмотри, как солнце тонет
В бездне голубой
Слушай слушай: море стонет
И растет прибой
Что ж, коснись теперь губами
Милых глаз и губ.
Приобщись скорей губами
Тайны нежных губ. —
Стонет раненое море
Зазывая ночь.
Гаснут мраморные зори
Рассыпая ночь.
ДИАЛОГИЧЕСКАЯ ПОЭМА
Один человек
Выплеснут временным прибоем
На этот случайный берег,
Смотрю недоумело, как остальные
Обсушиваются на минутном солнце,
Строят гнезда для будущих нежностей,
Попархивают и поплевывают,
Почирикивают о разных разностях…
Приятного дня и спокойной ночи!
А у меня под ногами
Земля ходуном ходит,
Вздымая пустые волны
До самых очей.
И стою совсем голый
На всех четырех ветрах.
Как накину узор узды
На зыбучую плоть воды.
Океан встанет на дыбы,
Подымая свои горбы.
Хор
Оттого, что ты отрекся,
Отчего нельзя отречься, —
Оттого, расцветая в гордыне,
Дух твой мертвыми глядит глазами,
Оттого и земля ходит
Под тобой как мутное море.
Поклонись забытому праху
Всегда мудрых и верных предков.
Как бычок, потыкайся мордой
По слепому жилью
До теплого тела.
Один
Не затем дается одежда,
Чтоб бросать ее в утлое пламя.
Хуже дать душу и тело
На потребу предкам и потомкам.
Разве я рот моим предкам,
Не успевшим сказать слова,
Разве я руки потомкам
С еще слишком слабыми руками,
Что я петь за одних должен,
За других должен работать?
Хор
Дерево врастает корнями
В крепкую сырую землю:
Трудно оторваться листьям
От распластавшихся в воздухе веток;
Ты можешь ходить и бегать,
Но все-таки несвободен.
Легче вырвать из себя все внутренности
И остаться с дутым телом,
Чем не любить тебя, о, мир!
Влюбись в потрескиванье дров
И в сумерничанье,
Когда зыбким опахалом
Туманится, качаясь, потолок.
И стеклянная рана окна,
И жизни стеклянная рана.
Комната медленно меняет цвета.
Люби труд дневной, ‘
И пляски вечерние,
И говор ламп
По зеркалам.
Ты только узел движущихся нитей,
Ты перекресток чужих наитий.
Один
Мои пальцы щербаты
И глаза зелены.
Мое скучное тело, я тебя не хочу.
Мои желания — медузы,
Вытащенные из воды.
Моя подержанная душа, ты не моя.
Сердце, мой семистрастник,
Никто не спрашивал меня,
Когда я рождался.
Хор
Бесконечно рождаясь,
Ныряя из тела в тело
Сквозь смерть,
— И все неудачно —
(Недаром кричат и в судорогах бьются:
Все неудачно)
И ты должен любить и томиться,
И слагать любовные песни,
И смотреть, провожая, в глаза,
Чтоб потом совершить то дело,
Что совершают боги и звери,
Единственно важное в жизни.
Напиток готовый пей, пей,
Пока еще не просвечивает дно,
Пока не засыпет мелкий снежок
Глаза, уставшие видеть мир.
Глаза откроешь в других глазах.
Сердце опять забъет темп,
Чтобы опять испытать страсть,
Чтобы ее обзевать потом.
Ты только русло
Влаги священной,
Хранитель недолгий
Монеты жизни;
Стекло, распускающееся светом,
Когда за ним проносят лампу.
Один
Тяжко мне, тяжко, братья.
В память мою стучусь.
Память о будущих днях
И о ночи прошлой,
Отвори проклятую дверь!
Как я здесь среди странных предметов
И незнакомых друзей и врагов?..
И опять склоняется беспамятство,
Как четыре белые стены,
Как четыре сестры
Над слишком маленьким братом:
Спи-спи; пусть тебе приснится
Девушка с глазами, как синие пятна…
Ты всего страннее,
О, страсть — пуповина мира!..
Хор
Обнимая шею подруги,
Ты виснешь на шее мира…
Один
Время непрерывная жертва,
Жизнь непрерывная тризна.
Сквозь непроницаемость времен,
Прозревая корни предметов
И предчувствуя их листья,
Проношу я мою дущу,
Как рождающуюся звезду.
<1921>
***
Солнце запало в чужие страны,
Предки водят стада у башен,
Наблюдая большие звезды.
Опусти уставшие веки
От тревожно расплеснутых суток
И бессонной радостной жизни.
Слушай: Там, в лесах араукарий,
Там, где Рак проводит красный тропик,
И летит на выдолбленной лодке
Мертвый, покидающий страну, —
Сон бежит в запутанные чащи,
По пятам за ним охотник скачет,
Нотемны леса в дремучем мире,
Да хранит тебя Господь повсюду…
Был старый союз на земле:
хмуро раскачивались идолы,
Ветер гасил костер, запещерная шла гроза;
Мужчина качал колыбель, женщина бредила в углу.
Слушай тягу, да!
Поезда покидают страну,
Там, где мост дуга,
И вокзал — уходящий держит свод.
Глуха Валгалла и нам ли она.
Нам ветер с размаху и серый дождь,
Да поезд, стучащий по спинам шпал;
Земная боль — пушевая дрожь,
За стеклами снег и зга.
Скупая память высекает искру:
— Ты знаешь, в колледже Франции
читают профессора,
Ты помнишь, над темной Францией
стоят пропеллера…
Буфера скрипучи.
«Так вечность просовывает в дверь рога,
Она уставилась в глаза.
Нашими руками обнимает наш путь тайга».
Визжат тормоза…
Поезд плывет против воли,
Железно-сегментный змей.
Смыкается серый вал
Над дымной его головой.
Нам нечего помнить, друг!
Бежит случайная жизнь,
И память мелькнувших стран,
Оставь ее навсегда.
Ноты жадно тащишь душу,
Куда, куда
Каменную бабочку?
<1922>