Ника Третьяк — Здесь живёт неизвестный поэт

НИКА ТРЕТЬЯК

ЗДЕСЬ ЖИВЁТ НЕИЗВЕСТНЫЙ ПОЭТ

Вензель Евгений. Стихи. CПб.: Издательство Яромира Хладика, 2022

 

Речь пойдёт о наиболее полном издании стихов Евгения Вензеля, подготовленном его женой, Еленой Вензель, Борисом Рогинским и Игорем Булатовским. Эта книга – факт нового этапа углубления в контекст эпохи, следующий шаг к освоению культурного слоя, образовавшегося в Ленинграде за 1960–1980-е годы. Вензель, хотя и не стремился к передовому положению в поэтической среде, всё же был лидирующим среди поэтов Малой Садовой и оставил некоторый корпус текстов, значимых и самих по себе, и для литературно-исторического плана. Именно этот план разворачивается в начале, в автобиографии (а ещё в конце – в комментариях составителей), поделённой на тематические блоки, которые пересекаются между собой, но не повторяются.

В разговоре о себе Вензель порой предельно лаконичен. Если обратимся к разделу «Жёны», читаем только: «Я был женат 3 (три) раза». Моя любознательность выяснила, что он часто упоминает Елену Шварц (и многие стихотворения отмечены посвящением ей), однако не даёт сведений о другой жене, Елене, сохранившей его архив, фотографии, книги… Из нашей беседы с ней я поняла, что саму немногословность Вензеля можно объяснить его внутренней аскетичностью, скромностью, простотой в обращении с самим собой:

Я настырный пьяница и бабник.
Но живу — к чему-то — как аскет.
Водка греет; только сердце зябнет
одиноко много-много лет.

Собственно, простота в выборе тем для письма не означает профанацию поэтического дара в случае Вензеля; голос его лирического субъекта – скорее рупор поколения, язык – усвоенный из среды и выражающий среду, её изменения (например, тенденция изучать иностранные языки, жаргон). Поэт в русле традиции избывает тоску и одиночество, полтора столетия назад – есенинские, теперь – вензелевские; он продолжает писать русский, в частности, ленинградский миф:

Я снова ночь провёл по-русски,
по-ленинградски. Это как?
А так: я ни за что потел в кутузке
без папирос и натощак.

Ленинград (Вензель проводит различие с Петербургом) предстаёт скорее пространством, чем действующим лицом; для лирического субъекта «родиться» в этот город – значит скорее навсегда соединиться с ним, нести его в себе, возможно, даже застрять, увязнуть в его пространстве:

и ввинтишься, как вóрот,
как в степь свою бурят,
в деревья, в скорость, в город
с названьем Ленинград

Образ Ленинграда может быть воспринят и как болезненное тело, проросшее сквозь субъекта и его сознание, сквозь его друзей, знакомых и случайных встречных. «У стены, у Невы копошился румяный нарост» – это потенциально любое неприглядное, искалеченное живое нечто, возникающее в фантомном городе. Такой Ленинград – (об)морочный, сам в себе неприкаянный, полумёртвый – от Достоевского, проходит сквозь тексты, посвящённые осмыслению существования города в революционное время и гражданскую войну, сквозь блокадные стихи и дневники и оседает в лёгких андеграундной поэзии 1960–1980-х гг. Вензель доводит это явление до некоторого автоматизма – не в концептуалистском смысле и не пользуясь приёмом потока сознания, но уточняя призму, сквозь которую на Ленинград можно (и по существу, неизбежно) смотреть.

Интересно, что поэтический приём Вензеля имеет сходство с концептуализмом в живописи – читатель (зритель) наблюдает излом и искажение на фоне правильной реальности. Вензель выводит на первый план некоторую странность привычного, ежедневно наблюдаемого пейзажа, и его субъект становится самым рациональным и трезвомыслящим в изображённом мире.

Читательское внимание не обойдёт мотив возлияний Бахусу («Прогулки с водкой и вином», «На пятой неделе запоя…» и многие другие), что напрямую связано с биографией Вензеля. В его жизни существовал особенный алгоритм, о котором в биографии читаем: «После армии я понял, что их [книги] можно не только покупать, но и продавать. Отстояв, как правило, отвратительно длинную очередь в букинистическом магазине и обратив, к примеру, домашний четырехтомник Стивенсона в несколько рублей, затем отстояв в очереди на портвейном, можно было убить вечер…»). Можно продать книгу из своей библиотеки и пропить эти деньги, а затем вернуть книгу (выкупить или найти такую же) и снова пропить её. Так, увы, полностью библиотека Вензеля восстановлению не подлежит.

От своего лица хочу выразить благодарность за книгу составителям и издателям, вот, хотя бы этим отзывом в нескольких абзацах. Таков в моей интерпретации портрет Евгения Вензеля, завсегдатая кафе «Сайгон» и выдающегося поэта Малой Садовой. Вполне возможно, его черты были свойственны многим другим его современникам, которые тоже ждут внимания своих исследователей.