РОСТИСЛАВ ЯРЦЕВ
ГЛУБИНА ОГЛАШАЕТ ШАГ
* * *
дом с незалатанным горем,
дорога с простой печалью
на голодном просторе,
как в забытьи ребячьем,
перед которым зрячую пищу,
вещую пищу матери
тяжко тянем.
нет ни желаний тëмных,
ни жадных споров.
время густое —
глоток нежилой забавы.
* * *
надо бы как-то пожить,
переждать это бремя —
время земное:
земляные комки, волоски
скошенной воли:
уволят —
вытянешь, милый, письмо:
помилован, воин,
выбыл, соколик, приплыл, —
поле не поле,
но перелив и распев:
перекатное темя —
всходит мимо, упав,
сколько хватит разбега:
строки рвут берега
рассыпается время
* * *
Блажен неведущий, и лëгок частый шаг
в луга, кипящие сверчками и кипреем, —
в пылу кузнечиков стреножена душа,
и пыль дорожную безропотно лелеет
стопа шершавая — высокая тропа —
степного бдения весëлые оборки —
за солнцем тащится песчаная река
с ветрами сонными до родниковой горки.
Не спит безумие. Корячится в тени
прохлады рощиной испарина дневная.
Мы ею встречены, и вот — доведены
до вод, играющих, себя не узнавая.
Блажен неведущий, и участь дорога —
печаль лучистая, младенческий кузнечик, —
когда на золоте живого сквозняка
он воду думает и ведающих лечит.
ПОТОП
1.
не деревья — время в руках простора
тянется на небо, болит везде:
ветви и прожилки нежны и жутки,
после перевязки скользят во сне
виселицы света в лесах несметных
у тоски проточной, где хватит глаз:
если не бояться, пройдëт и это:
ласковым прощаньем
припомнят нас.
2.
осень приходит в город, как фарисей в храм победы —
дрянцой имперской, трихиной спеси.
скоро зима: водная смерть в белый хитон
облачится, ляжет на паперть вращать глазами
тишины перед бранью, мстить пустоте земной —
грязный язык, злая слюна, жирная мгла.
3.
вот и ковчег ночлега:
скорая благодать
нечеловека; гула глубокий вздох
перемахнули, вызволили впотьмах
с тихой молитвой на срытых устах земли.
всë что могли — впустили;
устлали прах страха песком;
многие были там.
4.
наше служенье приходит. его свобода
не за кормой, но в корне скрипучей правды:
в голосе сжаться и не тревожить славой
душу подвижную,
жалости долгий голод.
наше служенье приходит,
глядит ужасно.
5.
(сдохни до срока, сдохни,
пока можно сдохнуть,
не сгнив, не рассеяв вони, —
сдохни без божьей воли.
вылей себя и выплюнь
слюни мыслей,
смешайся с пылью —
смейся кайся
не смей
не мешайся)
6.
не хватит всего, чего вдосталь у всех:
бедность, что крепче слов;
память с лицом,
похожим на длинный снег;
но выходя на двор —
ворота во тьму закрыть —
станешь сам себе вор,
сторож и зритель.
7.
берегов не сберечь,
речкам не сдобровать:
поднимается, мается божий гнев,
маятник звëздных трав.
хляби хлынули оземь,
озимые — в грязь и прах.
ноет небо сквозное,
на скользких висит ветрах,
ломит воду, сушу теснит и пьëт
голосистым мясом — войной стволов,
тяжкой мыслью во тьме плывëт.
8.
всë будет водой, водой — в ледяной волне
просмолëнной засаде тьмой голосов звенеть,
выпускать голубиц на волю — найти ветвей,
вылиться на горы — радуги веселей.
кто взойдёт на гору —
и станет петь,
кто услышит время —
себя забыть:
будем выну воду Твою хвалить,
на воде гореть.
ГУСЕНИЦА
мене, текел, фарес
1.
корень, что проращивался в разломах
семени, — со временем пополам —
говорит: «мне имя — крылатый промах,
коренастый сумрак, зыбучий хлам».
небеса глубóки, текучи тайны
городов, окинутых по верхам, —
может, это отплеск воды трамвайный,
да не к нам не к нам?
где машины шатко свихнутся в утро,
поперхнётся ночью сморчок огня —
помолчи со мной, корешок капусты:
всё что здесь обходится без меня
2.
всë что здесь обходится без меня
лишь могучий лишайник знает
если ели копьями прозвенят
и расступится знаков наледь
чтоб разлитый втуне кипучий свет
к дорогим рукавам вернулся
начинают ночи сиять честней
и нашаривать устье устье
3.
возьмите навсегда — и выплюньте, сболтнув,
какие провода вас повели по дну,
и сколько было в них охаянной тоски,
и кто из вас погиб (они уже близки,
где выползки дорог рассеивает мгла,
где всë, что Он сберëг, земля не сберегла).
но это не приказ, и время — не вопрос:
кто тяжелей из нас к самим себе прирос,
а разве что — надгрыз, объедок у лица,
где, обморок открыв, знобит капустница.
* * *
свет смиренья касается веток,
уходит вглубь:
так бывает:
всë обрубили, но надо быть:
думать весть вместо смерти:
на берегу
той реки,
наверху того неба,
в конце любви.
так уходят назад:
глубина оглашает шаг,
носит сон под руками,
тает в глухом огне:
несговорчивый сад мой,
твой нерушимый сад —
стоя в пламени,
катится по волне.
* * *
что-то бывает меж нашими и Твоими
вечерами погасшими —
я вспоминаю имя
перебираю нашариваю звучанья
всë вечеринки скрадывают ночами
или нечаянной встречи ошмëтки речи
вроде бы ходим и сводим на нет у речки
где пароходы ли отдыха дом бессонный
аттракционы мои голоса и звоны
выдуман выставлен после
и сразу возле пристани мысли:
а если посмотришь в воздух?
если останешься —
станет светло и вместе?
таешь питаешься
тянешь дела до пенсий
что-то бывает если пошарить в прошлом?
видно ли?
вряд ли
медлят во мгле подошвы
шевелятся пальцы лица пялятся
непрестанно
меняются
постояльцы
ГРЕХ
Animula uagula blandula…
Hadrianus
1.
ветры на краю горы угрюмой
пыльной бурей корчатся над морем,
рвутся в клочья, ноют, иссыхают.
слабый дух скитания и пенья
заплутал в терновнике и камне.
где его узнают — не отпустят.
2.
— чуждым голосом вдруг заполонилась
ты, душа, в плену ветров забвенных.
ветхий ветер — душа. ветла голубке
шепчет скуку — и дышит, словно душит.
3.
— многоценный дом — вода в конверте, —
плод, обглоданный до оси, бурлит,
слышит страх, но время сеет ветер:
для гостей под древом стол накрыт.
4.
— кто вырвет время у себя из рук,
познает древо, расколдует фрукт?
есть блуд труда, но есть и труд плода:
обломок слова, слава и еда.
5.
сердца забитого каменный сон
кровный пожар облизал.
мëртвый к отцу возвращается сын.
сердце — набухший вокзал.
6.
где слово сразится за слово
среди сквозняка нежилого,
под сводом заветного древа
бывает глубокое небо.
7.
— дух мой милый, дом и плод болящий,
отпусти, не трогай —
будет ветер на костях играться,
в камень падать птицей лëгкой.
а меня оставь в траве колючей
целой и весëлой:
целовать в ресницы боль, и голос
запасать, как силос.