Ростислав Ярцев

«ДВУСТВОРЧАТЫЙ ЖЕМЧУ́Г»: Петрарка в переводах Мандельштама
Заметки на полях доклада на Международной научной конференции «Русская литература и ее взаимосвязь с другими национальными литературами Европы» (Афины, 22–23 февраля 2018)

Тема настоящих заметок, с одной стороны, влечет за собой довольно узкую проблематику (творческая лаборатория Мандельштама — переводчика Петрарки) [1], а с другой — является «окном» в темы несоизмеримо более широкие, чем переводческая практика Мандельштама, а именно — Италия Мандельштама, история восприятия Петрарки в России и «итальянский текст» в русской литературе [2]. Подробно рассмотреть в стихийных записках все эти темы и многочисленные научные работы, посвященные мандельштамовским переводам сонетов Петрарки, нельзя. Тем не менее, я постараюсь бегло, но пристально вспомнить особенно значимые труды (как общепризнанные, так и сравнительно новаторские), освещающие проблему, хотя и не исчерпывающие дискуссии по ее поводу на протяжении более чем трех десятилетий [3]. После сжатого экскурса в историю вопроса я позволю себе сконцентрироваться на самих переводах и на том, что, на мой взгляд, сто́ит учитывать в ходе их анализа и интерпретации.

Нет ни одного научного разбора переводов сонетов Петрарки в исполнении Мандельштама, в котором бы не подчеркивался самостоятельный характер мандельштамовских текстов или, по крайней мере, не ставилась бы под сомнение точность перевода «Il Canzoniere» как такового. Всестороннее изучение «Петрарки Мандельштама» с целью определения занимаемой им ниши в классификации переводческих методов до сих пор не привело филологов к единому выводу, на что указывают современные исследователи: «Место мандельштамовских переводов из Петрарки на шкале “перевод — оригинальное (авторское) творчество” не получило однозначного осмысления» [4].

Перевод Мандельштама характеризуется исследователями то как «вольный» [5], то как «экспериментальный и антибуквалистский» [6]. Мандельштамовские переводы нередко рассматривают как случай, «когда текст оригинала служит лишь поводом для возникновения… совершенно самостоятельного произведения, всецело погруженного в иной культурный и поэтический контекст» [7]. В. А. Плунгян трактует принцип перевода Мандельштама как «текст, сознательно ориентированный на “чужое”» [8]. Гипотеза поддерживается присутствием в переводах Мандельштама множества «эксплицитных маркеров чужого текста» [9] — в частности, метрических приемов, которые могут восполнять семантические лакуны, присущие поэтике позднего Мандельштама.

Для детального и структурированного изучения переводов Мандельштама необходимо обращать внимание на принципы поэтики и философские резолюции позднего периода его творчества, в который и появляются переводы сонетов Петрарки (1933–1934 годы). Подступая к разговору об этих переводах, следует понимать, что выбранные поэтом сонеты Петрарки катализируют поэтическую работу позднего Мандельштама с его парадоксально слитыми «эксцессами рассудочности» и «антиинтеллектуализма» [10]. Далее я попытаюсь рассмотреть этот процесс с разных сторон.

Первый вопрос, возникающий при чтении переводов: почему выбраны стихи этого, а не иного итальянского поэта? Появлением «мандельштамовского» Петрарки мы обязаны многим причинам. Речь и о философской близости поэта переводчику, и об эстетическом и даже чисто формальном соответствии текстов подлинника стратегиям Мандельштама (малая форма), и о многих других вещах. Но главная причина обращения Мандельштама к Петрарке заключается всё-таки в духовных и эстетических исканиях. Творчество Петрарки стало для Мандельштама одним из наиболее питательных источников собственного вдохновения и труда.

Франческо Петрарка — первый выдающийся итальянский поэт, открывший в европейском искусстве эпоху гуманизма, чуткого к фигуре человека с его нравственными устремлениями, божественным и земным началами, со всеми ипостасями пути homo sapiens, — по выражению Б. Паскаля, «мыслящего тростника». Благодаря обращению Мандельштама к сонетам Петрарки складывается межкультурный диалог двух поэтов-мыслителей, творения каждого из которых воплощают квинтэссенцию облика своей эпохи в изящной словесности.

Примечательно, что сам Мандельштам «резко отделял четыре сонета Петрарки от других своих трудов» [11] в области переводческой деятельности и «включал их в собственный поэтический канон» [12]. Это ли не прямое указание на необходимость рассматривать «мандельштамовского Петрарку» как явление художественного мира Мандельштама позднего периода? Это ли не призыв, по слову поэта, «стекло зубами укусить» [13]?

«Укусить стекло» и соскользнуть с него исследователю приходится всякий раз, когда упускают из виду хорошо известный принцип смыслопорождения в поздней лирике Мандельштама. Принцип заключается в том, что произведение невозможно верно истолковать, рассматривая его механистически (или статично, разлагая его на мертвые образы). Его необходимо воспринимать и переживать не как готовый, но как становящийся смысл. Путь готовых метафор постепенно, но неуклонно сменяется пониманием произведения как «силового потока» [14]; единственно возможный метод чтения такого рода текстов подробно описан Мандельштамом в «Разговоре о Данте». Метафоры в текстах той поры, по выражению самого поэта, текут, становятся «гераклитовыми» [15]. Как справедливо отмечают исследователи, «перед нами уже не метафора, а метаморфоза» [16]. Для полноценного общительного понимания автора читателем последнему необходимо находить и осязать «соподчиненность порыва и текста» [17].

Процесс создания художественного текста можно рассматривать лишь как трансформацию, как перевод с языка «ментефактов» [18] на иной, усложненный — поэтический — язык. В случае обращения Мандельштама к «чужому» тексту, к «чужому» языку (как минимум дважды «чужому»: лингвистически и эстетически) происходит, на мой взгляд, многократная редупликация языковых метаморфоз. Это и наложение метафор прецедентных текстов на последующие (при этом нередко они толкуются расширительно), и сдвиги в семантике слов и образов, и фонетические транспозиции (метаморфозы звукописи, когда звуки и звукоподражания одного языка в другом языке воссоздаются за счет иных звуков), и аппарат межъязыковых интерференций, подробно изучавшийся мандельштамоведами в последнее время [19].

Формообразующие принципы поэтики метаморфоз были предвосхищены самим Мандельштамом задолго до подробного изучения его творчества филологами. Тема Италии в этой связи сыграла немаловажную роль.

«Италия Мандельштама» — великий искус и великое решение проблемы поэтического диалога с другой эпохой. В программной статье позднего периода творчества, которую я уже цитировал, — в «Разговоре о Данте» (1933), — Мандельштам формулирует знаменитое метафорическое сравнение: «Цитата не есть выписка. Цитата есть цикада. Неумолкаемость ей свойственна. Вцепившись в воздух, она его не отпускает…» [20]. В этом рассуждении заложено новое понимание функции цитат и реминисценций и способа их воздействия на реципиента, причем задолго до появления теории интертекстуальности. При работе с переводами Мандельштама, одаренного беспрецедентной филологической интуицией и «большой словарной клавиатурой» [21], об этом следует помнить, пожалуй, прежде всего.

Итак, цитата для Мандельштама не есть выписка. Вводя в собственный текст цитату из того или иного произведения (или косвенно отсылая к нему), поэт — «неисправимый звуколюб» — уподобляет процесс письма или пения «клавишной прогулке» по клавиатуре культурной памяти. «Тоска по мировой культуре» раннего, «акмеистического» периода творчества поэта пускает корни так глубоко и широко, что Мандельштам, вкупе с другими, личными причинами [22], решает создать переводы четырех сонетов Петрарки. При этом создаются они как бы с двойной оглядкой: на язык подлинника и на собственные художнические задачи.

Священный трепет перед «другом Ариоста, другом Петрарки» [23] — итальянским языком — преследует Мандельштама на протяжении всей жизни. Но вот, хотя и боясь «раскрыть ножом двустворчатый жемчуг» [24], поэт дерзает найти соответствующие итальянским по мощи слова в русской речи, стремясь не то «вырваться» из нее, не то определить в ней свое место, о котором сказано в знаменитом письме к Ю. Н. Тынянову от 21 января 1937 года: «Вот уже четверть века, как я, мешая важное с пустяками, наплываю на русскую поэзию, но вскоре стихи мои сольются с ней, кое-что изменив в ее строении и составе» [25].

Еще раз повторю вопросы, которыми приходится задаваться в связи с сонетами Петрарки, переведенными Мандельштамом. Переводы ли перед нами? Если это переводы, то каково их место в истории «русского Петрарки»? Кто в большей мере скрывается за мандельштамовскими текстами — прочитавший Петрарку Мандельштам или трансформированный на манер Мандельштама Петрарка? Стоит разобраться.

Чтобы сравнить тексты Петрарки и Мандельштама, я выбрал два сонета из книги на смерть Мадонны Лауры — CCCXI и CCCXIX. Образцовые текстологические, содержательные и сопоставительные анализы, посвященные рассматриваемым сонетам, CCCXI («Как соловей, сиротствующий, славит…» [26]) и CCCXIX («Промчались дни мои — как бы оленей…» [27]), а также двум другим переводам — «Речка, распухшая от слез соленых…» и «Когда уснет земля и жар отпышет…» — принадлежат выдающемуся мандельштамоведу И. М. Семенко [28]. Впоследствии на ее работу опирались Т. Венцлова, Л. Д. Панова и др. в ходе детального изучения КС [29].

Работа Семенко дает повод рассматривать два выбранных перевода как межтекстовое единство. Общность стилистических регистров, сюжетная, мотивная, идейно-образная и прочие «переклички», резко и фактурно проступающие в обоих текстах, позволяют предпринять попытку провести их сопоставление [30]. Это даст возможность не сужать поле наблюдений анализом отдельного текста и обобщить наблюдения исследователей, проверив гипотезы на расширенном материале.

Первое, и, пожалуй, главное, что должно броситься в глаза читателю, привыкшему к русским переводам сонетов Петрарки начала XIX в., в мандельштамовских текстах, — отсутствие клишированных образов, вроде «мечты унылой», «боли сердечных ран» и проч. Т. Венцлова, сравнивая переводы сонета CCCXI в исполнении Мандельштама и Вяч. Иванова, подчеркивает: «Если Иванов воссоздает или пытается воссоздать то впечатление, которое получает от оригинала Петрарки современный читатель-итальянец, то Мандельштам пробует реконструировать (и даже усилить) впечатление, которое производил Петрарка — сложный и новаторский поэт переходной эпохи — на своих собственных современников» [31]. Как я постараюсь продемонстрировать, именно усиление (как способ и результат) в ряде механизмов трансформации художественного текста стало «непременным и конституирующим условием» [32] для перенесения Петрарки на поэтический идиолект Мандельштама, чье творчество на обозначенном этапе формируется посредством «поиска интегрирующей целостности, выходящей за пределы наличного текста» [33].

Предположение Т. Венцлова легко доказывается в ходе анализа текстов на стилистическом уровне. У Мандельштама (что в целом сближает его с Петраркой) легко найти, по классицистическому выраженью, слова «высокого штиля» (такие как богиня, эфир, прах в КС; благо, днесь в ПД). При этом основной объем текстов занят общеупотребительной лексикой (ср. молчанье, страх, холмы, ночь, прелесть, мир в КС и дни, ресница, мир, печаль, толпа, буря в ПД). Среди них легко выделяются и мандельштамовские слова-символы, «слова-психеи», служащие скрытой отсылкой к другим текстам автора, своего рода семантической интерференцией, маркером того или иного явления в художественном мире Мандельштама (напр., сети, земля, люлька в КС, пена в ПД или образ ресницы, выводящий на мотив недолговечности и тематически объединяющий оба текста).

Интуитивно подражая Петрарке, писавшему «Il Canzoniere» на lingua volgare italiana, Мандельштам, быть может, вполне сознательно использует устаревшую, диалектную лексику или авторские неологизмы, крайне маркированные стилистически. Так, в КС появляются просторечные, словно «деревенские» слова: по-над (в сочетании с соответствующими топосами «холмов» и «котловины»), щекочет и муравит (а в черновиках еще и подчеркнуто-простонародные кручина и судьбина).

Установлено, что сонет CCCXI в переводе Мандельштама в точности сохраняет немногим больше десятка слов, используемых Петраркой, причудливо трансформируя петрарковские метафоры, образы и даже темы. В данном сонете встречаются случаи метонимической трансформации образов Петрарки. Например, «радужная оболочка страха» [34] в контексте русской фольклорной традиции [35], к которой обращается Мандельштам, заменяет образ глаз возлюбленной: взяв метафорический образ «радужки», поэт оставляет намек на глаза посредством восклицания «оболочка страха», напоминающего известный русский фразеологизм «у страха глаза велики». Такое средство изобразительности можно назвать редупликацией языковой метаморфозы. Легко убедиться, что то же самое происходит и с сонетом CCCXIX.

Известно пять редакций ПД; с большой степенью вероятности Мандельштам рассматривал две последние в качестве равноценных произведений. Подобные случаи в мандельштамоведении нередки и заставляют рассматривать все существующие варианты текста [36].

Как было отмечено, редупликация языковой метаморфозы протекает у Мандельштама на всех уровнях текста, что достаточно просто прослеживается на примере ПД. Крайняя степень семантической насыщенности слова позволяет свертывать / развертывать фразовые единства подлинника без потери смысла посредством усиления. Этот художественный метод позволяет достичь лаконизма и добиться максимального эстетического эффекта.

Так, посредством слияния двух стихов Петрарки — «Misero mondo, instabile et protervo, / del tutto è cieco chi ’n te pon sua spene» (буквально: «Жалкий мир, непрочный и упорствующий, / Полностью слеп тот, кто на тебя возлагает свои надежды» [37]) — Мандельштам создает развернутое метафорическое сравнение в первом стихе второго катрена: «О семицветный мир лживых явлений!» (редакция IV) [38]. При этом метрические особенности подлинника (силлабический одиннадцатисложник), передающиеся за счет нанизывания спондеев и пиррихиев в Я5ж в этом стихе, приносят в текст элемент полисемии: нестандартное для русского языка наложение двух ударных слогов подряд словно требует отмены ударения на втором слоге в ямбическом стихе.

Так трансформируется смысл слов, составляющих фразу «ми́р лжи́вых явлений», которая может быть услышана как «ми́р живы́х явлений». В соседстве с характерной для позднего периода творчества Мандельштама отсылкой к «Слову о полку Игореве» — «печаль жирна» — догадка о «мире живых явлений» получает мощное семантическое подкрепление за счет «языковой памяти», ведь слово жир этимологически происходит от слова жить (ср. пир и пить).

Другая лексическая метаморфоза, совершающаяся в четвертом стихе второго катрена, была отмечена И. М. Семенко: «Та, что стала землей и не съединяет в себе кость с жилой» у Петрарки, у Мандельштама стала той, «Чьи струны сухожилий тлеют в тлене». В одной из финальных редакций возлюбленная «к земле бескостной жмется».

Парадоксальное взаимопроникновение жизни и смерти в ПД у Мандельштама происходит, по выражению самого поэта, именно через «прелестные двойчатки» «стакнутых» [39] образов: жирной земли — тлена — «нагого» умиранья — и семицветного мира, лжи. Ложна сама мысль, что возлюбленная мертва. Ту же идею проводит поэт и в КС. Хотя «соловей» и «нудит помнить смертный пот богини», хотя Пряха, — образ, напоминающий древнегреческую богиню судьбы, Мойру, — «Эфир очей, глядевших в глубь эфира, / Взяла… в слепую люльку праха», — все-таки мандельштамовское «слово-психея» люлька, символизирующее обновление жизни, оставляет герою надежду на то, что «прелесть мира», которая «ресничного недолговечней взмаха», способна возродиться.

Мы имеем дело, таким образом, с парадоксальным переводом: сонеты Петрарки у Мандельштама претерпевают многочисленные трансформации лишь в способах достижения эстетического эффекта. В сюжетном / идейном отношении переводы Мандельштама становятся ретрансляторами смыслов Петрарки на качественно новом уровне: с одной стороны, передавая и усиливая своеобразие стилистического колорита эпохи Возрождения, а с другой — оставаясь созвучными эпохе, в которой они созданы. Эстетическая амплификация модернистского образца не искажает смыслов текста-прецедента, а проясняет их, приспосабливая к современному восприятию.

Рассмотрим подробнее, каким именно образом итальянский подлинник влияет на стратегию русского перевода Мандельштама.

Во-первых, Мандельштам по возможности точно старается передавать синтаксический рисунок оригинала. Однако это происходит не всегда: если 4 предложения CCCXI сонета передаются в точности (даже с точки зрения строфического членения), то сонет CCCXIX, напротив, разбивается на много предложений, хотя в подлиннике их всего лишь 3. В случае с сонетом CCCXIX к такому синтагматическому делению располагает бо́льшая эмоциональность, что и сказывается на синтаксической структуре ПД.

Во-вторых, показательна рифмовка и архитектоника подлинников и переводов. В переводе CCCXI сонета рифмовка как катренов (abab abab), так и терцетов (aba aba) передается Мандельштамом верно. С сонетом CCCXIX Мандельштам поступает иначе: сохраняя структуру рифмовки катренов (abba abba), он не придерживается петрарковской схемы рифмовки терцетов (aba bab) (в ПД терцеты срифмованы так: aba aba). Эта незначительная деталь сближает оба мандельштамовских перевода между собой на формальном уровне, как бы игнорируя различия в структуре подлинников. Итальянский сонет у Мандельштама остается итальянским.

В-третьих, особенно ценны оригинальные тексты Петрарки для сопоставления их с мандельшамовскими переводами в отношении фонетики. На этом пункте следует остановиться отдельно.

Исследователи нередко пытаются отыскивать звуковые ассоциации в переводах Мандельштама, гипотетически отсылающие читателя к другим текстам Петрарки. Подобный способ работы с фонетической стороной переводов представляется соблазнительным, но безосновательным; исключение составляет лишь сопоставление с отдельными местами в текстах самого Мандельштама, но в этом случае цитата должна быть не столько звуковой, сколько семантической интерференцией. Межъязыковые интерференции, часто встречающиеся в текстах Мандельштама, должны иметь в переводе практически точное фонетическое соответствие переводимому произведению — и, разумеется, в пределах лишь одного текста-оригинала.

Так, в КС находим точное звуковое соответствие итальянскому «tutta note» — «и всю-то ночь». В четвертом стихе второго катрена ПД прослеживается звуковой повтор строки, пускай и анаграмматический: звуки переставляются местами (ср.: [tal’ k’e zh’ia terra et non zh’iunzh’e osso nervo] и [ch’ji struny suchazhyl’ij tl’ejut f tl’en’e] {[ч’jи струны сухажыл’ьй тл’еjут ф тл’ен’ь]}).

Эти наблюдения можно легко расширить и убедиться в отдельных случаях в том, что и здесь имеет место смещение семантики. Например, «держит» («tene») во втором катрене в ПД видоизменяет лексическое значение и субстантивируется («тяга»), зато в большей мере фонетически соответствует петрарковскому «tene».

Неоднократно отмечали, что Мандельштам не идет вслед за традицией Батюшкова и Вяч. Иванова: передавать в русском эквиваленте «звуки италианские» посредством обильного использования сонорных. Соловей у него свистящий и почти хрипящий: переливающийся щелкающими и шипящими звуками — [ц], [ш], [щ], [ч]. Но Мандельштам часто использует средненебный [j] в сочетании с гласными переднего ряда, что значительно осветляет тональность и высоту звука. Вкупе с шипящими и фрикативными звуками ([ф], [з], [с]) они приближают звучание мандельштамовского стиха к свисту. Ср. в КС: [с’иротствуjущиj], [с’ин’ьj], [щикоч’ьт], [иф’ир] — и в ПД: [с’ьмицв’етныj], [сухажил’иj тл’еjут ф тл’ен’ь]. Такой сдвиг в рамках качественной эвфонии при переводе, когда сходный звуковой эффект достигается в стихотворении иными звуками, я называл бы фонетической транспозицией.

10.

Мандельштамовские переводы обнаруживают воздействие идиостиля, поэтики и мировоззрения позднего Мандельштама на тексты Петрарки; их нельзя назвать переводами в традиционном смысле. Переводчик здесь стремится уйти от классического толкования Петрарки к модернистскому — и делает это с непревзойденной виртуозностью.

Если русские переводы из «Il Canzoniere», созданные до Мандельштама, являют собой корреляты, дубликаты принятого в романтической традиции воспроизведения Петрарки, то опыты Мандельштама носят характер революционный, напоминая, на первый взгляд, лишь вариации на заданную тему. Инвариантами при создании текстов, транслируемых из одного в другой поэтический, языковой и культурный мир, остаются сюжет, идейно-образный уровень текста, а также некоторые формальные средства художественной изобразительности — метрический рисунок, звукопись и стилистическая неровность текстов.

Доведенную Мандельштамом до предела неровность можно считать нервозностью, но усиление, взятое им за творческий принцип, сообщает переводам одновременно и риторическую мощь, и беспрецедентную легкость в обращении с дыханием подлинника. Впрочем, мог ли работать иначе поэт, утверждавший, что он хочет «снова Овидия, Пушкина, Катулла» [40], — и провозгласивший классическую поэзию «поэзией революции» [41]?

Метод, который разрабатывает Мандельштам для создания перевода, можно определить как метаморфизм — качественное изменение, трансформация образов, мотивов и художественных приемов на всех уровнях текста. Этот процесс иллюстрируют случаи лексической интерференции, этот же принцип положен в основу сложных метафор, звуковых и синтаксических фигур. Механизмы культурной памяти, задействованные в неклассических переводах Мандельштама, усиливают эстетический эффект в самых неожиданных местах; «поэтика ассоциаций» [42] раннего Мандельштама (не в последнюю очередь благодаря обращению к ремеслу перевода) превращается в поэтику метаморфоз.

Как молодой поэт, создатель сборника стихов «Камень», слышит сквозь толщу столетий Гомера, так и зрелый Мандельштам, переводчик Петрарки, совершает благодарное приношение певцу Лауры. Различие лишь в том, что диалог Мандельштама с Петраркой живее и мучительнее, зримей и смелей. Равных себе по силе художников слова и учителей Мандельштам находит в Италии эпохи Проторенессанса, и его обращение к сонетам Петрарки символизирует торжество кровной связи эпох и культур и диалога двух великих поэтов, над творениями которых не властно время.

БИБЛИОГРАФИЯ

Аверинцев С. С. Судьба и весть Осипа Мандельштама. // Аверинцев С. С. Поэты. М., 1996. С. 189–273.

Венцлова Т. Вячеслав Иванов и Осип Мандельштам — переводчики Петрарки. (На примере сонета CCCXI) // Венцлова Т. Собеседники на пиру. Статьи о русской литературе. М., 2012. С. 127–139.

Гинзбург Л. Я. О лирике. М., 1997.

Городецкий Л. Р. Квантовые смыслы Осипа Мандельштама: семантика взрыва и аппарат иноязычных интерференций. М., 2012.

Жолковский А. К. Об усилении. // Жолковский А. К. Блуждающие сны: Статьи разных лет. СПб., 2016.

Мандельштам О. Э. Потоки халтуры // Известия. 1929. 7 апр.

Мандельштам О. Э. Сочинения: в 2 т. / сост. П. М. Нерлера, С. С. Аверинцева. М., 1990.

Мандельштамовская энциклопедия: в 2 т. / гл. ред. П. М. Нерлер, О. А. Лекманов. М., 2017.

Панова Л. Г. «Друг Данте и Петрарки друг». Статья 2. Русские трели итальянского соловья (еще раз о 311-м сонете Петрарки в переводе Мандельштама) // Корни, побеги, плоды…: Мандельштамовские дни в Варшаве: В 2 ч. Ч. 2 /сост. П. М. Нерлер и др. М., 2014. С. 364–410.

Панова Л. Г. Петрарка Франческо // Мандельштамовская энциклопедия: в 2 т. / гл. ред. П. М. Нерлер, О. А. Лекманов. — М., 2017. С. 384–388.

Петрарка Ф. Лирика. Автобиографическая проза. / Пер. с ит. и лат. / сост. и предисл. Н. Б. Томашевского. М., 1989.

Пильщиков И. А. Петрарка в России (Очерк истории восприятия) // Петрарка в русской литературе / Сост. В. Т. Данченко; отв. ред. Ю. Г. Фридштейн. М., 2006.

Плунгян В. А. К метрике мандельштамовских переложений Петрарки. М., 2011.

Илюшин А. А. Данте и Петрарка в интерпретациях Мандельштама // Жизнь и творчество О. Э. Мандельштама: Воспоминания. Материалы к биографии. «Новые стихи». Комментарии. Исследования. Воронеж, 1990.

Кихней Л. Г., Меркель Е. В. Осип Мандельштам: философия слова и поэтическая семантика: монография. М., 2016.
Язык, сознание, коммуникация: Сб. статей / Отв. ред. В. В. Красных, А. И. Изотов. М., 2012. Вып. 45.

Semenko Irina. La poetica dell’ultimo Mandel’stam: Dalle stesure provvisorie al testo definitive. Carucci editore Roma, 1986.

ПРИЛОЖЕНИЕ

Осип Мандельштам
Переводы из Фр. Петрарки [43]

* * *
Quel rosignuol che si soave piagne…

Как соловей, сиротствующий, славит
Своих пернатых близких ночью синей
И деревенское молчанье плавит
По-над холмами или в котловине,

И всю-то ночь щекочит и муравит
И провожает он, один отныне, —
Меня, меня! Силки и сети ставит
И нудит помнить смертный пот богини!

О, радужная оболочка страха!
Эфир очей, глядящих в глубь эфира,
Взяла земля в слепую люльку праха, —

Исполнилось твое желанье, пряха,
И, плачучи, твержу: вся прелесть мира
Ресничного недолговечней взмаха.

Декабрь 1933 — январь 1934

* * *

I di miei più leggier che nessun cervo…

Промчались дни мои, как бы оленей
Косящий бег. Срок счастья был короче,
Чем взмах ресницы. Из последней мочи
Я в горсть зажал лишь пепел наслаждений.

По милости надменных обольщений
Ночует сердце в склепе скромной ночи,
К земле бескостной жмется. Средоточий
Знакомых ищет, сладостных сплетений.

Но то, что в ней едва существовало,
Днесь, вырвавшись наверх, в очаг лазури,
Пленять и ранить может как бывало.

И я догадываюсь, брови хмуря:
Как хороша? к какой толпе пристала?
Как там клубится легких складок буря?

4 — 8 января 1934

_____________________________________________________________________________

[1] Здесь и далее курсив мой — Р.Я.

[2] См., напр.: Петрарка Ф. Лирика. Автобиографическая проза. / Пер. с ит. и лат. / сост. и предисл. Н. Б. Томашевского. М., 1989. См. тж.: Петрарка в русской литературе. / Составитель В. Т. Данченко; автор вступ. статьи И. А. Пильщиков; отв. ред. Ю. Г. Фридштейн. М., 2006.

[3] Далеко не полный список ключевых работ о переводах сонетов Петрарки в исполнении Мандельштама, к которым я обращаюсь: Венцлова 2012; Илюшин 1990; Панова 2014; Пильщиков 2006; Плунгян 2011; Semenko 1986.

[4] Панова Л. Петрарка Франческо // Мандельштамовская энциклопедия: в 2 т. / [гл. ред. П. М. Нерлер, О. А. Лекманов]. М, 2017. С. 384–388.

[5] Semenko I. La poetica dell’ultimo Mandel’stam: Dalle stesure provvisorie al testo definitive. Carucci editore Roma, 1986. P. 68.

[6] Венцлова Т. Вячеслав Иванов и Осип Мандельштам — переводчики Петрарки. (На примере сонета CCCXI) // Венцлова Т. Собеседники на пиру. Статьи о русской литературе. М., 2012. С. 127–139.

[7] Плунгян В. К метрике мандельштамовских переложений Петрарки. М., 2011.

[8] Там же.

[9] Там же.

[10] Аверинцев С. «Судьба и весть Осипа Мандельштама» / Аверинцев С. Поэты. М., 1996. С. 273.

[11] Венцлова Т. Вячеслав Иванов и Осип Мандельштам — переводчики Петрарки. (На примере сонета CCCXI) / Венцлова Т. Собеседники на пиру. Статьи о русской литературе. М., 2012. С. 127–139.

[12] Там же.

[13] См. стихотворение Мандельштама 1933 года «Не искушай чужих наречий, но постарайся их забыть…», в котором развивается тема попытки присвоения себе «чужой» речи (в данном случае — других итальянских поэтов, Ариосто и Тассо).

[14] Мандельштам О. Сочинения: в 2 т. / сост. П. М. Нерлера, С. С. Аверинцева. М., 1990. Т. 2. С. 218.

[15] Там же. С. 232.

[16] Кихней Л., Меркель Е. Осип Мандельштам: философия слова и поэтическая семантика: монография. М., 2016. С. 124.

[17] Мандельштам О. Сочинения: в 2 т. / сост. П. М. Нерлера, С. С. Аверинцева. М., 1990. Т. 2. С. 254.

[18] Ментефакты — единицы содержания сознания. См. подр.: Язык, сознание, коммуникация: Сб. статей / Отв. ред. В. В. Красных, А. И. Изотов. М., 2012. С. 4.

[19] См., напр.: Городецкий Л. Квантовые смыслы Осипа Мандельштама: семантика взрыва и аппарат иноязычных интерференций. М., 2012.

[20] Мандельштам О. Сочинения: в 2 т. / сост. П. М. Нерлера, С. С. Аверинцева. М., 1990. Т. 2. С. 218.

[21] Цитата из статьи Мандельштама 1929 г. «Потоки халтуры». Цит. по: Мандельштам О. Потоки халтуры // Известия. 1929. 7 апр.

[22] Одной из наиболее авторитетных и вероятных причин, побудивших поэта к созданию переводов из Петрарки, можно считать версию, связанную с гибелью в 1932 г. Ольги Ваксель, любви Мандельштама 1925 г. Подробнее об этом см.: Панова Л. «Друг Данте и Петрарки друг». Статья 2. Русские трели итальянского соловья (еще раз о 311-м сонете Петрарки в переводе Мандельштама). // Корни, побеги, плоды…: Мандельштамовские дни в Варшаве: В 2 ч. Ч. 2 /сост. П. М. Нерлер и др. М., 2014. С. 364–410.

[23] Мандельштам О. Сочинения: в 2 т. / сост. П. М. Нерлера, С. С. Аверинцева. М., 1990. Т. 1. С. 196.

[24] Там же.

[25] Цит. по: Аверинцев С. «Судьба и весть Осипа Мандельштама» / Аверинцев С. Поэты. М., 1996. С. 189.

[26] Далее — КС. — Р. Я.

[27] Далее — ПД. — Р. Я.

[28] Semenko I. La poetica dell’ultimo Mandel’stam: Dalle stesure provvisorie al testo definitive. Carucci editore Roma, 1986.

[29] См.: Венцлова Т. Вячеслав Иванов и Осип Мандельштам — переводчики Петрарки. (На примере сонета CCCXI) / Венцлова Т. Собеседники на пиру. Статьи о русской литературе. М., 2012. С. 127–139. Тж.: Панова Л. «Друг Данте и Петрарки друг». Статья 2. Русские трели итальянского соловья (еще раз о 311-м сонете Петрарки в переводе Мандельштама). // Корни, побеги, плоды…: Мандельштамовские дни в Варшаве: В 2 ч. Ч. 2 /сост. П. М. Нерлер и др. М., 2014. С. 364–410.

[30] Переводы КС и ПД и их первоначальные редакции цитируются по изд.: Мандельштам О. Сочинения: в 2 т. / сост. П. М. Нерлера, С. С. Аверинцева. М., 1990. Т. I. Страницы 204–206 и 402–405 соответственно.

[31] Венцлова Т. Вячеслав Иванов и Осип Мандельштам — переводчики Петрарки. (На примере сонета CCCXI) / Венцлова Т. Собеседники на пиру. Статьи о русской литературе. М., 2012. С. 127–139.

[32] Жолковский А. Об усилении. / Жолковский А. Блуждающие сны: Статьи разных лет. СПб., 2016. С. 313.

[33] Кихней Л., Меркель Е. Осип Мандельштам: философия слова и поэтическая семантика: монография. М., 2016. С. 48–49.

[34] Ср. черновой вариант: «О легковерье суетного страха».

[35] Как показывает Панова, образ соловья претерпевает «метаморфозу в охотника, т. е. разбойника». См.: Панова Л. «Друг Данте и Петрарки друг». Статья 2. Русские трели итальянского соловья (еще раз о 311-м сонете Петрарки в переводе Мандельштама) // Корни, побеги, плоды…: Мандельштамовские дни в Варшаве: В 2 ч. Ч. 2 / сост. П. М. Нерлер и др. М., 2014. С. 386.

[36] Точно так же дело обстоит и с другими «итальянскими» стихами Мандельштама — например, со стихотворением «Ариост», существующим в двух редакциях.

[37] Подстрочник цит. по: Semenko I. La poetica dell’ultimo Mandel’stam: Dalle stesure provvisorie al testo definitive. Carucci editore Roma, 1986. С. 84.

[38] Мандельштам О. Сочинения: в 2 т. / сост. П. М. Нерлера, С. С. Аверинцева. М., 1990. Т. 1. С. 404.

[39] Цитата из стихотворения Мандельштама 1933 г. «Друг Ариоста, друг Петрарки, Тасса друг…».

[40] Мандельштам О. Сочинения: в 2 т. / сост. П. М. Нерлера, С. С. Аверинцева. М., 1990. Т. 2. С. 169.

[41] Там же. С. 172.

[42] Гинзбург Л. Я. О лирике. М., 1997. С. 326.

[43] Цит. по: Мандельштам О. Сочинения: в 2 т. / сост. П. М. Нерлера, С. С. Аверинцева. М., 1990. Т. 2. С. 204–206.