ВЛАДА БАРОНЕЦ

Ошибка в формуле: о поэзии Владимира Бурича

В воспоминаниях о Владимире Буриче и статьях о его поэзии обычно упоминается то, что он мало знаком широкому читателю. В наших реалиях географической и экзистенциальной дистанцированности существование широкого читателя, может быть, уже невозможно. Однако недавно вышедший сборник «Тексты: собрание сочинений», включающий поэтические и теоретические работы Бурича, может стать хорошим поводом более пристально изучить этого автора, оценить его как явление.

Бурич – в некотором роде заложник своего метода. Наверное, лучше всего он запоминается своими короткими текстами, которые философски осмысляют какое-нибудь явление и пытаются сформулировать его в нескольких словах («Лицо девочки луг / лицо девушки сад / лицо женщины дом / дом полный забот»). Поскольку они имеют похожую организацию и не обязательно нуждаются в расшифровке, Бурича легко окрестить автором мудрых мыслей, как будто и не требующим глубокого изучения.

Думается, что предшествующие поколения находили в минималистичных стихах Бурича особую гармонию, сочетание узнавания и открытия. С момента создания этих стихов понятие красоты в отношении к поэзии, её эстетической ценности претерпело значительную эволюцию. Сегодня одним из критериев гармоничного текста является его уход от авторитарности (например, отказ от «я, лишнего как такового», упоминаемый в книге Марии Степановой «Один, не один, не я»), семантическая разомкнутость – а буричевские тексты-формулы не очень-то соответствуют этому критерию. Речь в них зачастую ведётся от первого лица, и даже в тех случаях, где это не так, метафорическое высказывание наполнено энергией я-субъекта: это энергия волевого усилия, а не приглашение к со-осмыслению:

Середина жизни
мысли в зените

Всё происходит чётко и однозначно
как в операционной
с бестеневым освещением

Так работает любая формула – она замкнута, самодостаточна и воспроизводима. Подобным образом можно воспроизводить и «формульные» стихи Бурича, и запоминаются они легко. Сам автор в своих работах о поэзии высказывает мнение о том, что рифма может ограничивать стихотворение и приводить к его «забалтыванию», утере первоначального смысла. Однако к этому может привести и инкапсулирование сложного, явленного в движении мира в жёсткую оболочку авторского определения (пусть и философски глубокого).

Стихи-формулы выглядят, как попытка упрощения реальности и её контроля из позиции мудреца. Это противоречит самой природе поэзии, которая находится в постоянном приближении к недостижимому, в поиске трансцендентного. Современная поэзия настроена на освобождение языка от заданных, навязанных ему смыслов не только эстетически, но и в качестве этического жеста. Поэтому буричевские «алгебраические формулы», как называет их Вячеслав Куприянов – не лучший способ представить Бурича современному читателю.

Однако у поэта есть и множество стихотворений, которые имеют другую, более сложную организацию и находят разные способы преодолеть формульность:

Я иду за водой
и о дно моего ведра
головами бьются ромашки

Этот текст не пытается заключить мир в метафоре, а наоборот исходит из частного, мимолётного события. Кажущаяся случайность сюжета меняет место субъекта: «я» больше не управляет художественным миром, а становится частью картины. Синтаксическая идентичность словосочетаний «я иду» и «бьются ромашки» уравнивает их, и субъект сливается с пейзажем. Авторская мысль уступает взгляду зрителя, а необязательность и «созерцательность» события создают возможности для множественного восприятия его временного и пространственного планов.

Ещё один текст с «ошибкой» в формуле – стихотворение «Харьков. Весна 1941-го». Здесь многоплановость достигается не только позицией субъекта «на краю обрыва», но и его функцией тихого наблюдателя, и характером наблюдаемого, и самим названием. Будничные детали (подруга, показывающая язык, церковь, крестьянка, которая мочится у забора и т.д.) так же буднично перемежаются гильзой патрона и студентами «на стрельбищном поле». Порох и хлеб завершают этот текст в слитном ощущении жизни – субъект ощущает их запах, но не видит их, следовательно, не может разграничить, как невозможно разделить мир и войну:

Мы видим дальние дымы заводов
белые мазаные хатки
церковь
рыночную площадь
крестьянку
которая зашла за забор
и мочится стоя
маленькие фигурки студентов
лежащих на стрельбищном поле

Сырой ветер доносит
запах пороха и свежеиспечённого хлеба

Два упомянутых выше стихотворения из сборника «Тексты: собрание сочинений» – лишь немногие примеры того, как объёмно и разнообразно могут быть устроены стихи Владимира Бурича. Изучение отношений между формулой и поэзией в его текстах – один из путей продуктивного знакомства с этим поэтом, а вышедшее собрание сочинений позволяет взглянуть на эти отношения в их становлении, на фоне эстетических и философских идей автора. Не только рассуждения о поэзии, но и поэтические высказывания Бурича часто построены на определениях – очевидно, что поиск точных формулировок имел для него большую важность и, возможно, иногда становился главной целью. Однако чтение буричевских стихов открывает, кажется, больше возможностей для читателя/критика в тех случаях, когда формула несовершенна (по крайней мере, математически); когда постулат сменяется моментальным впечатлением, а субъект перестаёт довлеть над миром и сам становится текстом.