Летом 2024-го после двух с половиной лет перерыва наконец возобновил существование поэтический журнал «Воздух» (выходящий теперь в Латвии, а не в РФ, в отличие от предыдущих восемнадцати лет работы, и доступный русскоязычным читателям в основном в pdf-версии). Выход издания стал событием для литературного процесса — об этом свидетельствует огромное количество скриншотов публикаций, разлетевшихся по соцсетям, преимущественно с рецензиями из «Книжной хроники» журнала (занимающей в номере более 200 страниц). Мы расспросили главного редактора «Воздуха», поэта и литературтрегера Дмитрия Кузьмина, о впечатлениях от вышедшего номера, о жизни русскоязычной литературы в условиях исторической катастрофы и о новом поэтическом поколении.
Беседовал Борис Кутенков.
— Дмитрий Владимирович, как Вы оцениваете получившийся труд в целом и в частностях? «Воздух» в 2024-м году — всё то же издание в новых исторических обстоятельствах или новый журнал ввиду изменения исторической эпохи?
— Два года назад в развёрнутом отзыве на антологию «Поэзия последнего времени» я писал о том, что современная русская поэзия оказалась в трагическом состоянии: если б мы делали что-то неправильно, то историческая катастрофа могла бы заставить нас измениться и делать правильнее, но раз мы действовали правильно до катастрофы, а катастрофа всё равно произошла (потому что поэзия не предотвращает катастроф), то и меняться в ответ на эту катастрофу особо некуда, и не меняться психологически невозможно. Про журнал я могу сказать примерно то же самое.
Что я имею в виду под правильностью? «Воздух», а до него «Вавилон», был построен на двух основных ценностях: инновативности и разноязычии. Инновативность ориентирует на поиск будущего вместо поклонения прошлому; разноязычие предполагает, что на один и тот же вопрос — вызов времени — всегда есть много непохожих ответов. Это ведь не только про стихи, но и про любые социальные и культурные практики, вплоть до политики, не правда ли? «Воздух» последовательно печатал современных русских авторов рядом с современными зарубежными авторами — поскольку средством против культурного изоляционизма и комплекса национальной исключительности является открытость к диалогу; были представлены переводы с 31 языка (а стран гораздо больше, потому что англо-, франко-, германоязычные поэты живут в разных), и в их числе — поэты, как мы бы раньше сказали, постсоветского пространства, то есть деколонизуемых областей развалившейся империи: 24 публикации украинских поэтов (это первое место, даже американских было 23), беларусы, латыши, литовцы, эстонцы, грузины… Мы последовательно собирали в самых разных регионах России и зарубежья авторов, не окуклившихся в местном контексте, а открытых общенациональной и мировой эстетической и культурной проблематике, — ратуя тем самым за единство культурного пространства, и, кстати, на это же нацелен вполне беспрецедентный раздел книжной хроники, ставящий себе целью отозваться хотя бы несколькими строчками буквально на всё мало-мальски вразумительное, что печатается в стихах на русском языке. И всё это складывается в систему норм и приоритетов, в аккурат противоположную торжествующей теперь имперской пассеистской мономании.
Выпуск журнала был возобновлён тогда, когда контур новой реальности, в которой мы все оказались, вроде бы в первом приближении устоялся. Это, разумеется, краткосрочная стабильность — применительно к литературному сообществу я бы её сопоставил с ситуацией русского Берлина начала 1920-х, когда граница между здесь и там ещё проницаема, правила игры довольно неоднозначны и пластичны (а с какой степенью точности дальнейшая история будет повторяться сто лет спустя, в век Интернета, — предсказать сложно). И, вероятно, это совсем неподходящая эпоха для того, чтобы начинать масштабные объединительные проекты: типичные новые независимые поэтические инициативы последних лет — летучие, с неотчётливой концептуализацией, маленькие сайты и авторские телеграм-каналы. То есть на месте «Воздуха» оставалась незарастающая лакуна, и я посчитал себя обязанным вернуть в неё её прежнее наполнение. Этому предшествовали два довольно продолжительных раунда переговоров с разными коллегами о том, что сегодняшние крупные литературные проекты ещё в большей мере должны нести консолидирующую миссию, сопротивляться расколу и распаду (с учётом того, что в идейно-политическом плане русская поэзия прошла кризис 2022 года с довольно несущественными потерями, буквально в несколько человек). Переговоры эти не закончились ничем, но их отголоском стало одно из заметных новшеств в структуре журнала: появление рубрики «Приток воздуха», в которой три приглашённых редактора — в данном номере Ирина Машинская, Виталий Лехциер и Илья Данишевский — публикуют по три автора каждый, по собственному выбору и без моего вмешательства. Вторым крупным нововведением стала ещё одна новая рубрика, «Пневмограф», посвящённая поэтическому комиксу; мне было важно начать её сразу после паузы, поэтому я по собственной инициативе пригласил молодого художника Евгения Сокола нарисовать одно стихотворение Елены Михайлик (так что эта работа встроилась в блок материалов, посвящённых ей как главной героине номера), — но вообще я убеждён, что любой проект должен делаться специалистами, а в этой сфере я, конечно, не специалист, так что со следующего номера этой рубрикой будет заниматься известный эксперт по комиксам Александр Кунин. Но этот сюжет не имеет отношения к геополитическим потрясениям, а связан с необходимостью принимать во внимание перемены в информационном поле, в котором существуем сегодня мы все с нашей поэзией: нравится нам или нет, а в этом информационном поле растёт запрос на мультимедиальную репрезентацию поэтического текста. Сюда же — тот факт, что в качестве художника номера впервые выступил поэт Станислав Львовский со своими визуальными работами, созданными с помощью искусственного интеллекта (а в программно-теоретической статье Олега Пащенко с помощью искусственного интеллекта написан изрядный кусок).
— Какие поэтические публикации номера Вам представляются ключевыми?
— В выделении одних своих авторов перед другими есть понятная неловкость, но кое-что очевидно и бросается в глаза: фактически небольшая книга стихов Марии Степановой, стереоскопически высвечивающая травму 2022 года, гораздо более амбивалентная и парадоксальная поэма Наталии Азаровой, страстно публицистический цикл Елены Фанайловой, довольно неожиданные стихи Натальи Романовой, чья поэзия в последнее время вышла на совершенно новый уровень, жёсткая деколониальная риторика русской поэтессы из Грузии Инны Кулишовой, наконец, в переводном разделе блистательная Рэй Армантраут — по американским понятиям странный гибридный автор, сочетающая в себе остроумную дотошность семантической рефлексии (по стандарту языковой школы) и ювелирную точность психологического анализа… И, конечно, важнейшая для меня публикация — пишущий по-русски украинский поэт Максим Матковский, в сборнике 2021 года, который я рецензировал для книжной хроники предыдущего номера, выглядевший изящным и мастеровитым продолжателем линии Фёдора Сваровского, но в новых обстоятельствах дописавшийся до обжигающих высот отчаяния и достоверности.
— Остановка в работе журнала наверняка повлияла на мироощущение. Как Вы ощущали эту паузу внутри себя — как досадный перерыв в работе со скорейшей надеждой вернуться, как необходимость отдохнуть и переключиться на иную литературную работу? Писем с предложениями о публикации наверняка в этот период было меньше — но всё же, с какими чувствами Вы отвечали авторам о прекращении (хоть и временном) дела своей жизни?
— Что ж, так и отвечал, что пока не знаю, как действовать дальше. А про остановленные вместе с журналом книжные серии и до сих пор отвечаю так же. Потому что помимо колебаний насчёт того, что можно и что уместно издавать в новой реальности, есть ведь и организационно-экономический тупик: наша аудитория в значительной части разлетелась по свету, пересечение границ России печатными изданиями стало гораздо проблематичнее, в метрополии можно напечатать далеко не всё, за её пределами можно всё, но негде продавать… По идее, это всё должно было бы сдвинуть нас окончательно в сторону электронного книгоиздания, но на его пути стоит, во-первых, технологическая проблема: файловые форматы электронных книг не позволяют сохранять стиховую графику, что для многих сегодняшних авторов вполне смертельно, а прекрасный формат pdf очень неудобно читать с большинства устройств. А во-вторых, бумажное издание как материальная вещь до сих пор, даже в младшем поколении, обладает неперешибаемой аурой подлинности, без которой всё как бы не совсем настоящее. Так что время неопределённых ответов, боюсь, ещё далеко не прошло.
А мне самому, конечно, и без этого есть чем заняться: без «Воздуха» я смог много переводить — не небольшими подборками, как обычно, а целыми книгами, том избранных стихов живого классика украинской поэзии Юрия Тарнавского уже вышел, избранное вышеупомянутой Армантраут и последний небольшой сборник недавно ушедшей из жизни Мэри Оливер, надеюсь, в обозримом будущем увидят свет, как и полное собрание стихотворений Томаса Эрнеста Хьюма, часть которого выходила в «Кварте».
— Интересно узнать о книжной хронике «Воздуха»: как Вы смотрите на этот труд после его выхода? Что хотелось бы изменить в ту или иную сторону? Краткость рецензий и многочисленность упоминаемых книг не влияют на анализ, не вызывают желание написать о каком-то сборнике по-другому — скажем, развернуть те же суждения на большом отрезке текста?
— Для начала — с этого номера у раздела книжной хроники в «Воздухе» новое руководство: на смену Кириллу Корчагину, проделавшему в прежние годы огромную и высококвалифицированную работу, в качестве редакторов-составителей раздела пришёл дуэт Алексея Масалова и Максима Дрёмова. За ними, естественно, потянулись многочисленные новые рецензенты, преимущественно также из младшего литературного поколения, и это довольно сильно изменило не только преобладающую стилистику, тональность и модальность критических отзывов, но и иерархию авторитетов — материальным выражением которой является количество отзывов: дело ведь добровольное, и когда оказывается, что об Алексее Цветкове или Алле Горбуновой хочет написать один человек, а об Алле Гутниковой четыре, то это о чём-то нам говорит. Конечно, у меня есть некий свой идеальный образ такой мини-рецензии (хотя даже я сам как рецензент книжной хроники не всегда ему в полной мере следую). Но вместе с тем — разноголосица стилей и подходов в этой рубрике тоже обладает определённой информационной ценностью: в целом — в каких координатах и понятиях склонны сегодня люди говорить о новейшей поэзии, — и в данной конкретной точке — к какому именно ракурсу и тону побуждает та или эта книга. И да, в последние годы наряду со стандартными мини-отзывами в журнале появляются и несколько более развёрнутых рецензий, но это не заказы журнала, а инициатива авторов — опять-таки, говорящая нам о том, что́ в наибольшей степени волнует поэтов и критиков, рассматривающих «Воздух» как желаемую площадку для высказывания. То есть, в целом, книжная хроника «Воздуха» должна читаться не только как сумма информации о выходящих книгах, но и как панорама интересов и предпочтений довольно широкого круга литераторов. И, следует особо отметить, никому не запрещено вложиться в эту историю — как ради того, чтобы осветить в желаемом ракурсе конкретную книгу, так и для того, чтобы слегка сместить акценты в общей панораме: список предлагаемых для мини-рецензии книг при подготовке каждого номера вывешивается в группе «Воздуха» в Фейсбуке* (раньше была также и группа в ВК, теперь вместо неё заведён телеграм-канал), отзывы из самотёка принимаются и рассматриваются (но, конечно, иной раз приходит и не лезущее ни в какие ворота).
— Хотелось бы спросить о новых авторах. Вы не раз отмечали представителей журнала «Флаги», но уже активно идут в литературный процесс авторы, рождённые в 2002-м, 2003-м и даже 2006-м. Сформировались ли черты более молодого поэтического поколения, можно ли вообще говорить о таковом? Есть ли те, кого Вы отметили для себя как редактор?
— Если мы используем слово «поколение» не в бытовом смысле, а терминологически, то спешить с провозглашением нового поколения не следует: нормальный временной шаг, через который появляется новое поколение, — лет 10-15, хотя бывают и исключения. Так что мы по-прежнему имеем дело с поколением «Флагов». Тут, конечно, требуется ряд оговорок, начиная с самого ярлыка: безусловно, называя поколение по имени одной институции, мы не имеем в виду, что она охватывает всех значимых авторов, — как не имели этого в виду, говоря о поколении «Вавилона» или поколении «Транслита». Но какие-то важные общие черты поколения именно в этой институции проявляются. Теорию литературных поколений разработал в конце 1920-х годов немецкий литературовед Юлиус Петерсен, согласно которому поколенческая общность конституируется набором общих для основных фигурантов литературного процесса свойств и обстоятельств, включая сопоставимое социальное происхождение, образовательный горизонт и так далее; можно резюмировать различные соображения Петерсена принципиальным тезисом о том, что новому поколению предлежит социально-политический и культурно-эстетический контекст, достаточно радикально отличающийся от предшествующего. Чтобы не сильно повторяться, укажу, что я писал об этом, например, здесь, а о «Флагах» как возможном флагмане какого-то поколенческого перелома в очень осторожной модальности впервые упоминал здесь в 2020-м — и в 2021-м подробно развивал этот тезис в докладе на литературном фестивале «Словоново» в Черногории, объясняя, что это новое поэтическое поколение 2020-х годов сформировано, в конечном счёте, ощущением и осознанием социальной безнадёжности и политического тупика. Одной из реакций на это ощущение — не единственной и не единственно возможной, но сразу отмеченной читателями и критиками, — стало возвращение интереса к метафизическому опыту и претворяющей его поэтике высокого модернизма, что в поколении «Транслита» было скорее исключением, чем правилом; при этом, разумеется, опыт этого предыдущего поколения, наиболее характерные для 2010-х типы субъектности и способы письма, новым поколением не отвергнуты, а подлежат использованию и переосмыслению — в частности, это касается переосмысления феминистской поэтики у самых разных авторов, от Софьи Сурковой до Варвары Недеогло. То есть я хочу сказать, что рубеж 2022 года, как ни парадоксально, не оказался, похоже, рубежом поколений, потому что поколение, начавшее формироваться за пару лет до этого, как бы предвосхитило развитие событий. Но, разумеется, с такого близкого расстояния можно и ошибиться (в частности, по моему тексту 2011 года хорошо заметно, что уже начинающего выходить на сцену поколения «Транслита» я в этот момент ещё не вижу), спустя пару лет динамика будет понятнее. Что касается отдельных авторов, то на страницах «Воздуха» пока появляются скорее поэты, рождённые в самом конце 1990-х, от Михаила Бордуновского и Василия Савельева до Арины Воронцовой, но ежели будем живы, то и все названные вами годы рождения тоже в скором времени будут.
— Всегда хотелось спросить, почему для Вас так важна проблема поэтического поколения? Какие истоки Вашей личности и биографии ведут к этому интересу? Про создание «Вавилона», когда, по Вашим неоднократным утверждениям, до молодого поколения никому не было дела, мы знаем — а есть ли что-то более глубокое, коренящееся в Вашем личном мироощущении?
— Какие-то, вероятно, ведут. Но личное мироощущение на то и личное, чтобы в профессиональной тематике оставаться преимущественно за кадром. Однако вряд ли я выдам большой секрет, если скажу, что поколенческая проблематика неизбежно вытекает из интереса к молодости, к личностному становлению. Пока ты молод, тебе важно понять, чем ты отличаешься от старших. Когда ты старше, тебе (при некотором личном мироощущении) важно понять, чем младшие отличаются от тебя.
— Когда Вы говорите о ком-то из авторов «лидер поэтического поколения» — не противоречит ли это индивидуальности? Где граница между сформированностью общих черт (скажем, та деполитизация в стихах и уход в некоторый эскапизм, о которых Вы упоминали применительно к рождённым в 2000-е) и поэтической самобытностью?
— Разумеется, в отличие от поэтического поколения, которое можно достаточно строгим образом концептуализировать и изучить, «лидер поэтического поколения» — это оценочная характеристика, иногда срывающаяся с языка, иногда удобная в полемике, но не то чтобы за неё стоило сильно держаться. Конечно, мы можем выделить в поколении одну или несколько фигур, в ком — и в текстах, и в саморепрезентации — настолько ярко проявлены ключевые для поколения стратегии и подходы, что и другие авторы поколения в той или иной мере начинают на эти фигуры ориентироваться. Трудно усомниться в том, что таким автором был Станислав Львовский для поколения «Вавилона» или Галина Рымбу для поколения «Транслита», — хотя вполне очевидно, что, например, Мария Степанова и Кирилл Корчагин сами по себе не менее значимые фигуры соответствующих поколений. Самобытность не противоречит принадлежности к единому течению, тенденции, — но бывает самобытность внутри единого движения и самобытность стоящих особняком одиночек. Самобытность внутри движения сложнее распознать извне, но это проблема оптики, а не проблема индивидуальности, — из серии «все китайцы на одно лицо» (китайцы, к слову, ровно это же думают про европейскую расу). В новом поколении (характеристики для которого я, как Вы могли заметить выше, выдерживаю в более осторожных выражениях) я бы, наверное, пока не рискнул решительно выделять лидерские фигуры, хотя и у Бордуновского, и у Максима Дрёмова такие черты есть. С другой стороны, есть альтернативный подход, сформулированный Наталией Азаровой в этой статье: обязательно ли узнаваемая, легко поддающаяся рефлексии личная манера — синоним индивидуальности? Я с предложенным Азаровой подходом согласиться не готов, но вместе с тем — само представление о том, что такое авторская индивидуальность, действительно исторически изменчиво, и очень даже не исключено, что в эпоху искусственного интеллекта нам предстоит над этим основательно задуматься.
— Вы не раз заявляли о связи художественной несостоятельности и «нравственной ущербности», Ваша позиция по этому поводу известна. Есть ли те, кто не близок Вам политически, но кого Вы не перестали читать с интересом, — и даже, возможно, те, чьи тексты последнего времени кажутся Вам художественно убедительными вопреки идеологическим разногласиям? Существуют ли тексты и представления о гениальности, таланте, которые способны переломить любое отношение к «нравственности», «морали»?
— Я обычно формулирую осторожнее, чем это выглядит в Ваших пересказах. Далеко не всегда значительные поэты оказываются хорошими и симпатичными людьми — мы все знаем примеры обратного и среди классиков, и среди современников. Но некоторые типичные показатели нравственной ущербности — в частности, шовинизм и ксенофобия, — настолько плотно вписаны в картину мира, несовместимую с художественным поиском в его сегодняшних горизонтах, что не получается ошибиться. То есть, к сожалению, нет никакой сложности в том, чтобы представить себе яркого поэта, который отвратительно обращается с женой/мужем/детьми или чего-нибудь стибрил у близкого друга (а уж об авторах, некрасиво и неэтично ведущих себя внутри профессионального сообщества, и говорить нечего), — но яркого поэта, который выступает за — вообразим себе такую несуразицу — милитаризованный авторитаризм под пыльными лозунгами полуторавековой давности, я представить себе не могу. И в тех крайне немногочисленных случаях, когда это всё же произошло в недавнем прошлом, речь шла об авторах в стадии профессионального упадка и личностного распада — иногда старческого, иногда вызванного другими причинами. Поэтому описанная Вами коллизия таланта и сервильности в данный момент, на мой взгляд, в русской поэзии не существует. А как будет развиваться ситуация в дальнейшем и какими недостойными компромиссами могут соблазниться некоторые из коллег — пока гадать невозможно, но в целом вероятность того, что в XXI веке тоталитарная власть захочет покупать лояльность поэтов, кажется мне незначительной.
— В 2007 году Вы говорили: «В “патриотическом” дискурсе идеология подчиняет себе эстетику: не так важно, какова художественная проблематика тех или иных текстов, в чем состоит их художественное открытие, а важно, из какой позиции делается высказывание, какие ценности прокламируются». Но не то ли самое в любом дискурсе, связанном не с эстетикой, а с идеологией? Чувствуете ли Вы эту проблему сегодня в новейшей литературе — скажем, в тех же текстах, опубликованных в «Воздухе»? Если да, как решаете её внутри себя, как человек, и на публичном уровне — как редактор и проводник поэтических текстов?
— Мне в таком лобовом противопоставлении эстетического и идеологического видится переименованное противоположение формы и содержания. Действительное отношение между которыми — не противоположность, а диалектическое взаимовлияние (не устаю цитировать максиму Гегеля о том, что «форма есть переход содержания в форму, а содержание есть переход формы в содержание»). Я оперирую категорией инновативности. Новой может быть форма, новым может быть содержание, а скорей всего, новизна одного влечёт за собой новизну другого. В этой системе координат феминистская идеология, квир-идеология, постколониальная идеология интересны мне не тем, что я могу их в той или иной мере разделять, а тем, что они требуют пересмотреть традиционную оптику и перестроить традиционную субъектность — и далее то и другое требует нового языка. Патриотический дискурс, имперский дискурс требуют, напротив, старого языка, старой оптики и старой субъектности, рассматривая всё новое, собственно говоря, как порчу. Может ли быть иначе? Может, гипотетически: любую идею, любой концепт можно повернуть какой-то неожиданной стороной — и наоборот, любая инновативность (феминистская, квирная, постколониальная) может автоматизироваться и превращаться в рутину. Но на практике мы наблюдаем то, что наблюдаем.
— В начале этого года была анонсирована (но пока не вышла) антология «Десять измерений», где молодые авторы выбрали тексты старших. Какие тенденции Вы отметили в этом выборе? Как именно эти тенденции говорят о сегодняшнем времени — и каким образом свидетельствуют о новейшем поколении? Вообще, какова задача сегодняшней поэтической антологии, в ситуации понятного идеологического раскола, изменилась ли она по сравнению с теми же проектами начала 2000-х — «Девять измерений», «Братская колыбель» и т.д.?
— Идеологический раскол не возник в 2022 году, он был и двадцатью годами раньше — просто не материализовывался в такой крайней форме. Но и тогда на антологию «Девять измерений» откликнулся сразу четырьмя разгромными рецензиями тот же самый журнал, который сегодня посвящает восторженные статьи творчеству главной менады Русской весны. В силу сказанного выше, однако, существенного влияния на желаемый состав большинства возможных и необходимых поэтических антологий новая острота идейно-политических противостояний оказать не может. Есть отдельные, в пределах пальцев одной руки, исключения, связанные, как я уже говорил, с людьми, которые когда-то нечто собой представляли, но потом что-то пошло не так: поскольку антология — жанр ретроспективный, тут могут быть коллизии, и в истории с «Десятью измерениями» они возникли. Но интересно, конечно, не это.
Концептуально «Десять измерений» были зарифмованы с «Девятью измерениями». Тогда, в 2004 году, была сделана антология, составленная из девяти взглядов на поэтическое поколение 1990-х, поколение «Вавилона» — семи представителей самого поколения, одного старшего поэта (недавно умершего Бахыта Кенжеева) и одного зарубежного слависта. Это была легитимация поколения как состоявшегося и вошедшего в литературу — в тот момент, когда это поколение перестало быть самым младшим и контур его принял условно окончательные очертания. За прошедшие с тех пор 20 лет роль молодых авторов в русской поэзии изменилась, они стали гораздо заметнее, поэтому теперь показалось уместнее поставить обратную задачу: предложить молодым поэтам сообща нарисовать портрет всей современной русской поэзии. Конечно, в таком проекте всегда есть некоторая уступка эффектному жесту в ущерб академической точности: составители антологии принадлежали, в основном, к поколению «Транслита», начиная с Оксаны Васякиной и Руслана Комадея, но самые младшие из составителей, Бордуновский и Дрёмов, — уже к следующему поколению. Оксана Васякина родилась в 1989 году, это была хронологическая отсечка. И оказалось, что для многих составителей особенно важны непосредственные предшественники — авторы, родившиеся во второй половине 1980-х. Каждый составитель сперва представил свой список, потом происходила утряска в связи с совпадающими именами, и лишь девять поэтов были названы более чем одним составителем, — так вот, абсолютный рекорд принадлежит поэтессе Евгении Сусловой (род. 1986), чьи стихи захотели включить в свой раздел сразу четверо! Притом что, разумеется, молодые поэты-составители были выбраны по возможности непохожие друг на друга. Конечно, отчасти это говорит нам о том, что границы поколений могут быть несколько смазаны, так что чуточку старший автор ощущается как свой, ровесник, — но отчасти это и знак того, что классическая эволюционная схема, согласно которой молодые авторы ищут себе ориентиры не у отцов, а у дедов и дядьёв, в условиях многоукладного, многоязычного поэтического хозяйства не является больше обязательной. С другой стороны, мне было отрадно видеть, что каждый из составителей, пусть и в разной степени, продемонстрировал готовность наряду с авторами, проложившими дорогу для его собственной поэтики, взять в ковчег кого-то вполне прекрасного, но совсем из другой оперы: очевидно место Марины Тёмкиной в разделе Васякиной, но место Сергея Морейно в этом разделе невозможно предсказать, как и место Лиды Юсуповой в разделе Дрёмова или Марии Галиной в разделе Ильи Данишевского. Это говорит, в сущности, о здоровом состоянии профессионального сообщества, о том, что оно не разбито на непересекающиеся острова и группки.
— В интервью «Вестнику Европы» (2022) Вы упоминали: «…это не значит, что нельзя сделать поэтический журнал для широкого читателя: я могу, не проблема. Но цена вопроса — довольно увесистый бюджет». Проблема существования такого журнала под Вашим кураторством — только в бюджете? Потребовал бы он иного подхода к текстам, материалам, читательским ожиданиям? Как бы выглядело такое издание? Честно говоря, не могу представить Дмитрия Кузьмина во главе его, но вообразить такое очень интересно.
— Разговор в «Вестнике Европы» действительно вышел в 2022 году, но состоялся в 2021-м. В новой реальности как раз такое издание — обращённое к сравнительно широкой аудитории, а не к собратьям по цеху, — совершенно невозможно. Но вопрос о том, в каких формах возможна сегодня работа по наведению мостов между новейшей поэзией и пусть не массовым, но всё же сравнительно широким читателем, разумеется, остаётся. И поскольку теперь уже никакого бюджета ни на что подобное у нас никогда не будет — придётся обсуждать другие алгоритмы.
* Соцсеть принадлежит компании Meta, чью деятельность правительство РФ считает экстремистской — Прим. ред.