«ТОЛЬКО НОТНЫЕ ВСКРИКИ, И ТЕ ПРОПАДАЮТ»
Владимир Аристов «Платок скомкан – скомкан платок»// М.: ФЛАГИ, 2024
Произведения из новой книги Владимира Аристова «Платок скомкан – скомкан платок» подкупают с первого прочтения особой тишиной и хрупкостью – хрупкостью усталого снега, звенящего под ногами льда, лестницы в пустом доме. Усыпляющая нежность текстов Аристова объёмна: невозможно исключить отдельные звуки без ощутимой потери смыслового пласта или дыхания, ноты. Невозможно также и сдвинуть строку в одну или другую сторону на листе – визуальное восприятие стихотворения изменится. Хирургическое, пристальное внимание автора к мельчайшим деталям добавляет многомерности пространству произведений: «горячие» и «уже остывшие» следы женщины и субъекта поэтической речи, сам образ незнакомки в маске в стихотворении «8-я Парковая» создают из трёх строк цельный полноценный образ, картину возвращения после долгих лет разлуки в старую школу, туманные воспоминания, которые всколыхнула, возродила к жизни неожиданная встреча, шаг по давно, казалось, распрямившейся траве юности и «остывшим», будто бы навсегда потерянным следам. Пристальное вслушивание, многократный пересмотр одной и той же старой плёнки для того, чтобы всякий раз под новым углом взглянуть на описываемое поэтом, сложить в голове тонкий пазл – сплести паутину – вот на что рассчитывает при написании текстов автор.
Письмо из «не-здесь» это и голос из не очень давнего прошлого, с «Собачьевой площадки», с «оборотной стороны каменной книги», и надмирная повесть об отделённости от грубого окружающего мира, которая ранит наши тёплые крылья («Мы не здесь родились и молитвы наши не здесь»), и призыв из далёких полумифических веков. Так не могут дозвониться из стеклянно-снежных телефонных будок до античности статуи в Архангельском, слабое позднее подражание классике, а в настоящее войти им не под силу: «ключ… потерян», проглочен вневременной огромной рыбой, обрёкшей статуи на вечное бытие ненужными заколдованными истуканами, оплакивающими безвозвратно ушедшую пору своего расцвета.
Бережное отношение к читателю – одна из черт, присущих текстам Аристова в полном объёме. Расставаться с шифрами и кодами от потаённых смыслов они сразу не готовы, чуткое и внимательное прочтение, проговаривание слов полушёпотом, вращение сочетаний звуков на языке, как кубика или кристалла, позволяют вступить в доверительный диалог с произведениями. Взаимное проникновение читателя и стихотворения, описываемых образов и неопределённых субъектов друг в друга становится возможным, если тот, кто анализирует текст, в достаточной мере наблюдателен и скрупулёзен. Голубь отпечатывается в нас, «реконструируется» в каждом по-своему, взлетая в грохочущий воздух и не покидая человеческую память и память природную даже после того, как пропадает из поля зрения. Физического, внешнего зрения. Как бы избито ни звучала цитата о зоркости сердца, полагаю, здесь она вполне уместна, поскольку при чтении текстов Владимира Аристова важно включить маленький внутренний локатор, ловящий тончайшие сигналы, посылаемые пространствами, объектами и лиросубъектами произведений, что может сработать наиболее эффективно, если в меньшей степени подключить литературно-теоретический аппарат и отстраниться от используемых профессиональными исследователями приёмов.
Сворачивание вовнутрь себя, вернее, заключённость на самом себе, завершённость и перемотка, движение в обратном порядке – другая черта, также присущая поэтике Аристова. В этом его тексты можно сопоставлять с произведениями Андрея Таврова, в частности, с «обратными композициями». Как часто хотелось в детстве включить кино задом наперёд и воскресить убитого оплаканного героя. Этот приём служит для создания терапевтического эффекта: «И нож обратно во времени/ Вырван из раны/ И края её вновь сошлись». Возвращение к первозданному, нетронутому и не покалеченному неосторожным случайным или намеренным грубым движением представляет собой тоску по совершенному, чистому, что неизменно осталось в тёплом розовом прошлом.
И снова подключается чуткий наблюдатель, который, сперва не видя в упор послания, постепенно начинает различать отдельные смутные знаки и силуэты, а затем возносится или спускается до такого уровня, что переполняется глубинными переживаниями до неописуемой степени. Чтобы разгадать тайну непрерывного письма, лирическая героиня стихотворения «Баллада искренней бумаги» погружается в памятник-колодец из множества листов на столе пожилой подруги. «Монотонное бубнение и… пение» старой женщины приводят её гостью в состояние, близкое к экстатическому, благодаря чему та совершает путешествие, не сдвигаясь с места, ныряет вглубь стопки бумаги, которая совлекает с себя покровы неизведанности. Героиня, которой доверили утраченное и сожженное, носит в себе всё возрастающую пачку, как бы пересоздавая написанное от своего лица и своими словами, ведь «все исчезнувшие буквы и слова…/ Вернутся и возникнут/ Если мы сможем позвать их и назвать/ ещё им неизвестным словом». Творческая энергия неравнодушного читателя, зрителя и слушателя, к которой часто обращается автор, работает вкупе с собственной аристовской энергией.
Центральным в книге можно назвать стихотворение «Прощание и встреча с Андреем» с авторским определением «разрозненные строки». Интонация текста, написанного в день похорон Андрея Таврова (24 сентября 2023 года), создают ощущение сбивчивой речи с придыханием, с тихими катящимися по щекам слезами, застилающими глаза, отчего пространство дробится и воспринимается фрагментарно: «И да та хрустальная люстра/ Что радуги светом разбилась на цветовые свои глаза». Отрицание смерти утверждается столь же негромкими словами о присутствии: ушедший «почти везде», и только в момент прощания лиросубъект по-настоящему может определить точку его нынешнего пребывания и место, занимаемое им при жизни. Это позволяет слиться живому и отходящему в вечность воедино. «Я есмь воскресение и жизнь».
Внятность и глубина текстов, ныряние в толщу которых требует особого усердия, позволяют почувствовать себя медузами или живыми скользящими рыбами, движущимися в тишине и покое метареалистических вод.