ВИТАЛИЙ АШИРОВ
***
Я – белый шум. Ты белый как бесшумный
Скользящий вдоль немыслимых полей
Колючий враг, соратник мглы бездумной
Всего того, что движется над ней
Коронный твой – удар между лопаток
Вселенная не любит про запас
Она стара – бессмысленный придаток
Беспомощных, уже погасших глаз
Я белый шум, шумящий в огороде
Налево и направо сыплет снег
Нас не было в черновиках природы
Ее слепом кровоточащем сне
И мы с тобой, не мы с тобой размыты
Под лупой полдня темно-голубой
Шатается немыслимый пюпитр
Не понимая музыки разбой
Я – белый страх, раздаренный в прихожей
Каким-то детям, тонущим внутри
Единой плоскости, ползущей кожи
Когда на воре шапка не горит
Я – белый стерх, и я не понимаю –
Больничные ступни – откуда пыль
Вдруг принесли, в немыслимом раздрае
И гиль земли и летописца стиль
Не отвечай, ведь ты уже не можешь
На правильном – в колодках – языке
Скукожиться и выглянуть наружу
Где жив карась в раскрашенной строке
Где тонет свет разбросанный в пилюлях
Где живности початый каравай
Где просто так обозванный июлем
Колючий воздух прячется в сарай
И я тебя не поднимаю. Где-то
Гниет вода – а ремесло молчит
И полшага не назовешь планетой
И это стиль, а стыд, а стыд, а стыд
***
Иссякла воздуха скотина
Развеселилась скарлатина
Покойник воет в воробья
И воробей, набитый воем
Как двое любящих. Как двое
Нелюбящих сего вытья
И воробей, набитый воем
Как шар воздушный рану роет
В горячей плоти бытия
В горящей плоскости. А я?
***
Убитых наповал приветствуют на рынке
Огромные врачи и яблоками глаз
Торгуют – торгаши, торгуя без запинки
Как краснобай враньем разжалобленных враз
Как лепесток – литьем, подарочек – пружиной
Вонзается земля (она не шар – игла)
В горячий магазин на улице неглинной
Где властвует аборт и кровоточит мгла
Аборт, мой милый пес, лети без остановки
До остановки той, где грязная игла
И голубая ночь лежит наизготовку
В немой сумятице блестящего стекла
Да, платья лысые и плачущие тоже
Никак не объяснить, что я нагородил
Они водили мной – как бы иглой по коже –
Я перещупал мглу как сотни грязных рыл
Язык не удивлен, ломается молитва
На полпути до дна, и на стихах вода
Обрезана как тень трепещущая бритвой
И в гулкой желтизне стрекочут поезда
Какие поезда? Какие-то такие
Которые, когда направлен разговор
На полпути до дна, они летят лихие
Как в сумерках густых летит с обрыва вор
Оборван, как язык, попавший в мясорубку
Чудовищного сна, пока не надоест
Он выжимает нас как выжимают губку
Ночные поезда летят наперерез
Навстречу жизни той, которая, как эта
Сурьмянится, иглой пронизывает глаз
И вытекает речь, как жир из мертвой кеты
А если нет его – как слизь канючих фраз
И в сумраке ночном взрываются ракеты
Пожалуй, и меня когда-нибудь взорвут
Пожалуй, подождут, покамест есть. Все это
Займет не целый час, а целых пять минут
Я удивлен. Я глаз, разрезанный могилой
Поющий наобум случайные слова
О том, что жизни соль, отравленная – в жилах
В горячей слепоте любого естества
Отрезанная речь от ломтя дорогого
Я все тебе отдам – и чай и пахлаву
Перебинтуй пока кого-нибудь другого
Увиденного сном канючим наяву
***
Кровь мелочных обид меня сопровождает
Скопившаяся кровь на четверть этажа
Карабкается вниз, канючит и зияет
Не гордости, отнюдь, равнению служа
И кружит и крадет потерянные строки
Слепые зеркала, куда ни посмотреть
И прижимается и давит мне на щеки
Розовощекая закалистая смерть
Скопившаяся кровь обид розовощеких
От неба до земли густеющий туман
От их глухих голов до их голов высоких
Кровотечения бескрайний океан
***
Славно светится и злится
Шпиль, приделанный к реке.
На мосту моряк дымится.
Ангел свит в кукареке.
И березовые лица
Проступают вдалеке.
Золото из половицы
Выгребает водосток.
Ветер шлется, из девицы
Слабый делает глоток.
И кочуют власяницы
По окружности, браток.
И сквозь пальцы утекают
Заключенные небес.
На собак собаки лают,
Рай желудочный воскрес.
Пасть свою приоткрывают
Подоконник и собес.
Смерть как чудо, как задача
Красным ужасом царит,
Ничего в себе не прячет,
Плачет, плавает, болит.
В тихом городе собачьем,
Где никто не говорит.
***
Как летописец летописцу гложет
И на язык он не кладет, но ложит
Сплошную ложь
Так музыку безумие ничтожит:
В мене войдешь
***
Бог прозрачен и он удивительно чист и речист
У бокала реки, у речного вокзала он весел
И в его голове не гуляет, живет окулист
Посреди новобрачных полей и приснившихся сосен
Погляди, погляди, удивительно, что он живой
И глаза его тоже мертвы, как мертвеют пилюли
По прошествии лет и страниц, погруженный в конвой
Ледяной белый снег и убежищ зеленые слюни
Бог похож на побег, он совсем натурал, как и ты
Унавоженный чистой землей, синевой многолетней
Узнает по шагам в полумраке канючие рты
Зашивает глазницы иглой, окулист многодетный
Бог прозрачен и он удивительный лось. Окулист
Задирает рога, дабы слышать и видеть границу
Где кончается небо и нежность. Он будет Улисс
Улизнувший от нежности неба, как птица от птицы
***
Я ножницы нашел на мусорном полу
И превозмог себя, и подобрал их
И вдаль пошел, где птицы сеют мглу
И через мрак просвет сияет алый
И ножницами стриг я эту злую мглу
И птицы хлопали ужасными крылами
Я девкой корчился на скомканном полу
И снизошел великий мураками
Он подобрал меня, на ветку посадил
Защебетал на языке немецком
Я ножницы ему в предсердие всадил
С усердием бессмысленным и детским
Он корчился и пел, стонал и танцевал
И птицы хлопали кромешными крылами
Я на него глядел, как смотрит пешедрал
На вольво легкую, летящую в парламент
И – больше ничего. Сумятица и ночь
Городовой во мраке, он не слышит
И не сумеет мертвому помочь
И раны роковые не залижет
***
Она взглянула исступленно
Заверещала и опять
Взглянула молча и влюбленно
И снова стала верещать
Потом вдруг холодно взглянула
Взглянула и давай визжать
И снова пристально взглянула
И во весь голос вдруг кричать
Принялась. Я стоял возле бензоколонки
Мои глаза были выколоты
А рот зашит
***
Я утопающий, мне воздух как крестьяне
Как пойманный еще живым
На каторгу идут, толкаясь, горожане
И дорожает свет – подмога ломовым
И светится внутри себя одна вещица
Не веришь – не верти, гляди по сторонам
Как ускользает прыть, как падает страница
И лепет как плетется по пятам
Не память – а платок нашейный, ради бога
Нашей внутри лица настенный календарь
Улитка – это здесь, а там речет дорога
Свой, баснописец, ветренный словарь
Из моря синего и ветра голубого
Полей лепечущих суровым языком
Я вознесен туда, где вечность – это слово
А не разносчица, когда была цветком
***
Как подаянье птиц – пустые голоса
Оставленных полей, лелеющих дыханье
И проржавелые приветствуют леса
Заражены чумой, заряжены заранее
Как пишется “чумной”, в неполноте темнот
Я вижу не язык сочится из кармана
Колючей темноты, а область сорных нот
А облик горных вод, лепечущих вполпьяна
Как подаянье птиц развитому чумой
Раскрытому дотла, нам ни к чему отмычки
И взапуски летит не время за тобой
А перемена мест, из горла электрички
Чумная весть ползет: кто будет много знать
Состариться не сможет, а весною
Всяк будет мертв и врыт в холодную тетрадь
Колодезную гать, и жалобой жилою
Поместится внутри клетушки голубой
Не месяц, — разнобой, а говорить – балакать
О, что бы сделал я с чудовищной чумой
Когда бы как она, я мог любить и плакать
***
У нежности как музыки нет блуда
И тяжесть сна ржавеет как причуда
По их делам узнаешь ночи их
Пока соображаешь на троих
Невеста в лесе носится и свищет
И ангелы над памятью как нищий
Колеблются, нельзя не удержать
Разворошенную вершинную тетрадь
Владелицу и запятых и точек
И сукровицу баснословных ночек
Когда поля в неслыханной красе
Не лиловели, жались и левели
По памяти пространство оскудели
И крюк дорог торчит из рукава
И жимолость бессмертная права