О СТИХОТВОРЕНИИ НОМЕРА (Богдан Агрис, Дмитрий Дедюлин, Евгений Никитин)
БОГДАН АГРИС
Так вышло, что я пишу о стихотворении номера последним, уже после всего случившегося. И меня не оставляет ощущение, что не зря авторами было выбрано именно оно: что-то в воздухе, безусловно, уже носилось. Хотя, возможно, это лишь иллюзия послезнания.
Стихотворение поражает лично меня какой-то злой мускульной мощью. Оно и впрямь алого цвета. Цвета крови, да, мускулов, цвета агрессии и желания.
Для меня это стихотворение о закрытии для человека некоего глубинного метафизического Места, о потере им одновременно наиболее высшего и наиболее интимного. Именно о закрытии – не разрушении. Метафизическое неразрушимо «в себе». Но для человека, который его теряет, исчезновение Места выглядит как его гибель.
И не человек ли окрасил сам Место – алым? И не потому ли теряет его?
ДМИТРИЙ ДЕДЮЛИН
Неблагодарное дело писать о стихах. Дело невозможное.
«Разобрать» можно «конструкт», а не розу.
Розу можно сломать, но очарование останется.
И вырастет новая роза.
Критик демонстрирует своё непонимание и косноязычие.
Я (не критик) могу сказать только то, что я вижу в этой поэме.
(Я считаю, что «Красный сад» – поэма.)
А вижу я себя – искусство – это зеркало.
«Красный сад» – картина Богооставленности, в которой каждый сущий пребывает.
Говорить о каких-то «технических приёмах»?
Таковым приёмам можно научить любую способную обезьяну.
О «влияниях»?
На самом деле влияет всё, и реестр «сора» будет неполным.
«Технические приёмы» и «влияния» не стихи, поэтому это стихотворение Сосноры для меня священный вертеп, кукольное представление зашифрованной трагедии. Вот такие тексты просто записываются. А уж как их истолковывает автор, на мой взгляд, малоинтересно.
И ещё.
«Финальный аккорд Кали-юги», «Закат мироздания»: два спойлер-названия для, наверно, лучшей пиесы Сосноры.
Читайте сами.
ЕВГЕНИЙ НИКИТИН
«Красный сад» – яркое полотно избыточного, барочного типа, явным образом противопоставленное нарочитой «простоте» совписовской поэзии и наследующее Хлебникову и, может быть, раннему Пастернаку. Стихотворение демонстрирует прежде всего поразительную фантазию Сосноры. Такой живописной, размашистой, щедрой образности, которая не боится провалов вкуса, я не встречал, наверное, нигде, кроме немецких экспрессионистов. Все это могло просто развалиться, лопнуть, но чудесным образом в «Красном саде» все сложилось (впрочем, если бы это прочитал Адамович, он, вероятно, был бы в ужасе). Текст строится, скорее, по законам музыкальной композиции, звучание здесь важнее значения, воздействие и переплетение разных тем – формальной логики. «Красный сад» можно назвать многословным, но здесь слова не утомляют своей функциональностью: Соснора подкидывает их, как уголь в топку паровоза, чтобы мы неслись сквозь стихотворение со все большей скоростью. В этой скорости и отличие Сосноры от медленного и сдержанного Олега Юрьева, появление которого он, может быть, предсказал в первой строфе: «бабочки бубновые на ветках», «божии коровки (…) капали на клумбы». Определенное сходство можно усмотреть и с будущими метареалистами: «такси летит, как скальпель» – так мог бы написать Алексей Парщиков. В этом смысле «Красный сад» – визионерское стихотворение.