МАКСИМ АЛПАТОВ
МИКРОМИР И ПРИРОДА ПОДВЕШЕННЫХ СОСТОЯНИЙ
Зондберг Ольга. Хризантемы крысе в подвал / предисл. Ст. Львовского. М.: Новое литературное обозрение, 2022. (Серия «Новая поэзия»)
О новой поэтической книге Ольги Зондберг – четвёртой за тридцать лет – сказано немного. А то, что сказано, в основном, повторяет наблюдения из рецензий на её предыдущие сборники. Критики чаще всего отмечают аскетичный минимализм поэтики Зондберг, нацеленность на детальное переосмысление повседневности – назовём это поэзией микрособытий или поэзией микромира. Подобная поэзия кажется простой и доступной, ведь метафизика обыденности – неиссякаемый источник самых разных наблюдений и переживаний. С другой стороны, любое по-настоящему пристальное вглядывание в повседневность неизбежно заставляет вглядываться в самого себя. Более того, в поэзии микромира всегда присутствует риск болезненной увлечённости – как самим процессом вглядывания, так и вглядывающимся субъектом. Чтобы этого избежать, одного минимализма недостаточно.
Преодолевая созерцательную инерцию и нарциссизм самолюбования, поэзия микрособытий постоянно изобретает новый язык. Впрочем, не стремится ли к этому любая поэзия, о которой имеет смысл говорить? Фраза про «создание нового языка» в поэтической критике стала настолько дежурной, что не всегда понятно, какой смысл в неё вкладывается. Рассуждая об изобретении нового языка, критики нередко имеют в виду превращение освоенных, отрефлексированных речевых феноменов в очередную модификацию «необычного», в которой продолжают ощущаться признаки прежнего языка. На них легко опереться при чтении – вот и Станислав Львовский в предисловии к «Хризантемам крысе в подвал» описывает поэзию Зондберг как магию превращения «знакомого-до-невидимости» во «вдруг-становящееся-видимым» – или, проще говоря, узнаваемого в неузнаваемое.
Между тем, магия преображения знакомых вещей – далеко не единственный и даже не самый интересный вид магии в поэзии. Куда более ценной мне кажется способность поэзии говорить о том, чего не существует. Ещё не существует, уже не существует или вовсе никогда не существовало – но, тем не менее, оно ощущается на каком-то сложно выразимом уровне. Именно этим новая книга Зондберг отличается от трёх предыдущих – смещением фокуса с объектов в кадре на то, что в кадр не попадает:
вот мост
он кажется
незакреплённым
ведущим в никуда
иллюзию
неприкаянности
создают берега
не вошедшие в кадр
это всё
что нужно знать
о природе
подвешенных
состояний
Образ моста – и, в широком смысле, любой связи или попытки коммуникации – становится фигурой вакуума. Стихотворение обращается не к ней, а к «берегам» – тем, кто пытается осмыслить невозможность подлинной связи и понять, откуда вообще возникает иллюзия, что коммуникация непременно должна состояться. Важно отметить, что речь здесь не о фигурах умолчания, с которыми в современной поэзии работают многие, а именно о фигурах вакуума, не-существования. Фигура умолчания хоть и пассивно, но существует, обладает собственной фактурой и наполнением, которые поэт по тем или иным причинам устраняет из стихотворения, добиваясь эстетического эффекта, провоцируя определённые размышления и переживания по поводу этой фигуры. Фигура вакуума активно не-существует – поэт ощупывает пространство, где она якобы должна быть, и понимает, почему её там быть не могло.
В другом стихотворении Зондберг такой фигурой оказывается мнимое ощущение праздника – искусственный конструкт, не наполненный никаким эмоциональным или сущностным содержанием:
завернись
в подарочную упаковку
обмотайся
атласной лентой
и лежи
под лапами дерева
измельчи себя
тонкой стружкой
выставляйся
на праздничный стол
береги
хрупкие украшения
не теряй
иголки так быстро
стой
где стоишь
На этом «празднике» нет ни чувств, ни переживаний – но не потому, что их кто-то отнял. Их тут просто не могло быть. Тем не менее, люди продолжают ждать праздника, по инерции выполняют его ритуалы и сами незаметно превращаются в предметы, символы, «украшения» на праздничном столе. Иллюзия единства и невозможность торжества становятся здесь фигурами вакуума, а причины их не-существования – основой для художественного высказывания, как бы вынесенного за пределы текста.
Поэтика «Хризантем крысе в подвал» посвящена тому, чего не существует. И обнаружить в ней, вслед за критиком Степаном Кузнецовым, «налаживание горизонтальных связей и коммуникаций с окружающими явлениями, отход от обобщающей тотальности и установленного порядка вещей» [1] можно только при поверхностном взгляде. Поэзия микромира Ольги Зондберг не просто изучает обыденное и извлекает из него что-то новое – она отыскивает пустоты активно ощущаемого вакуума, которые заполнены чем-то воображаемым, или неосознанным, или не заполнены вообще. Незаконченные предложения и неожиданные монтажные склейки (которые Кузнецов трактует как «пропуски в дневниковом письме») указывают на эти пустоты:
ненадолго
через улицу
скоро приду
красные цифры
тихий обратный
отсчёт
не бьётся
и не трепещет
качает кровь
в колыбели тела
Изучение подобных свойств окружающего нас мира в чём-то напоминает первый опыт знакомства с естественными науками: многих старшеклассников ставит в ступор тот факт, что пространство между атомами (в микромире) и пространство между планетами (в макромире) якобы ничем не заполнено. Как такое может быть, ведь другие привычные для нас предметы и явления не висят в вакууме? Поэзия Зондберг показывает, что очень даже висят, и в системе координат, которая кажется знакомой, бывает не на что опереться:
что же ты
спрашивают
не то и не так
а как же
качество жизни
в одну
отвечаю
жизнь
серохвостую
не войдёт
столько
качества
и разные
вспоминаю
примеры
поэтому
лицо такое
Исследование «природы подвешенных состояний» приводит поэзию Ольги Зондберг к двум ключевым открытиям. Во-первых, становится очевидной нестабильность, непредсказуемость микромира. Обыденность оказывается ненадёжным фундаментом жизни, вопреки типичным представлениям о ней. И отмеченный Станиславом Львовским «мерцающий, постоянно меняющийся, редко пребывающий в сколько-нибудь статичном состоянии режим видения этих стихов» характеризует не только авторскую оптику, но и свойства материала, изучаемого поэтом.
Во-вторых, стихотворения Зондберг заново поднимают вопрос о самой условности разделения на микромир и макромир – как в поэзии, так и в науке. В особенности это касается текстов, посвящённых самоизоляции – магистральной теме «Хризантем крысе в подвал»:
не можем выйти из дома я не могу
и ты не можешь урчат электроприборы
захламлены лестницы в лифте теперь музей
вчера проступило плесенью на стене
похожее на иероглифы «это надолго»
окно их читает а дверь ему переводит
Во время локдауна макро- и микроявления меняются местами: внешний мир сужается до размеров комнаты. Его события становятся символами на экране компьютера, и человек прислушивается не к ним, а к внутренним сигналам. Люди становятся атомами, пресловутые «горизонтальные связи и коммуникации» повисают в пространстве между ними. Схожим образом работает и осмысление войны или любого другого экстремального события. Когда вселенная в любой момент может схлопнуться в камеру/подвал/бомбоубежище, поиск целостности и магической необычности в повседневных вещах оказывается бесполезным. Поэтому страх перед «подвешенными состояниями» в поэзии Зондберг уступает стремлению изучать и осваивать их – в свете сегодняшних событий подобный опыт становится жизненно необходимым.
__________________________________________________________________________
[1] https://discours.io/expo/literature/poetry/democracy-and-experiment-in-poetry-of-zondberg