ВЛАДА БАРОНЕЦ
ПЕЙЗАЖ ВО ВЗГЛЯДЕ СУБЬЕКТА: о книге Григория Стариковского «Птица разрыва»
(Григорий Стариковский. «Птица разрыва». М.: Новое литературное обозрение, 2022)
Любая общечеловеческая катастрофа подвергает испытанию и литературу. Конечно, нельзя требовать от художественного произведения, чтобы оно отменяло войны и повышало рождаемость. Однако читатель не сможет читать стихи так, будто катастрофы не было, – тогда ему придётся отменить собственный опыт, что невозможно. Это не означает, что поэзия (как и искусство вообще) сейчас должна обязательно стать чем-то прикладным, чтобы иметь право на высказывание.
Тексты в новом поэтическом сборнике Григория Стариковского «Птица разрыва» отвечают чувству усталой беспомощности перед катастрофой человеческой глупости, жестокости и глухоты ощущением распада прошлого и настоящего, невозможности коммуникации, которые сопровождают нас в последние месяцы. Эти тексты сознательно отстраняются от нашего мира, заявляя: «вот человек, не надо мне его». Стариковский редко допускает присутствие других людей в своих стихах и не позволяет им вступить в диалог с субъектом: «я зонт раскрыл, чтоб никого не видеть, / чтобы никто не спрашивал…». Для создания нового пространства, заменяющего оставленное, субъект должен остаться один.
В пространстве одиночества Стариковский создаёт текст-пейзаж, в котором приметы растительного и животного мира вызывают ассоциации с недавно вышедшим сборником Полины Барсковой «Натуралист». Оба поэта стремятся как можно больше детализировать природу, одинаково внимательны к живому и неживому, не делая различий между первым и последним. Сходятся они и в том, что часто включают в разряд природных явлений литературных фигур и персонажей.
Особенность «Птицы разрыва» заключена в содержании понятия «природа» и его отношениях с человеческим субъектом. Речь не только о сплаве растений и животных, земли и воды с продуктами цивилизации: от ветоши и ржавых ворот до литературы. Здесь природа и субъект постоянно проникают в друг друга, а главенствующая роль не принадлежит ни тому, ни другому. Природа всегда существует в присутствии субъекта, и он, созерцая, может создавать ландшафт, но не может им управлять. Субъект испытывает тоску отделённости от природно-вещного мира: он «хотел быть камнем», но не может этого достичь. Фраза «остановись, порыв исчезновенья» – выражение невозможности удержать созерцаемый пейзаж или стать им.
Отношения природы и субъекта предельно усложняются тем, что субъект сам является продуктом многих эпох и творений цивилизации, и в его сознании давно смешались категории природного и рукотворного – он как будто забыл, что было сначала. Одно из стихотворений сборника ставит рядом амбары и берёзы: и те, и другие «придумал роберт фрост». Однако «автор» амбаров и берёз и сам трансформирован: строчная буква в начале слова освобождает фроста от субъектности, и мы уже не знаем, кто он теперь, – тем более, что в следующей строфе «фростом стынет мутная природа». Фрост превратился в дерево или холм, став лишь отголоском человеческой сущности, – этому помогает и соседство со словом «стынет», которое задействует прямое значение слова frost.
Субъект текстов Стариковского чрезвычайно внимателен к мельчайшим сдвигам в пейзаже. «Важное что-то» не является событием в человеческом смысле и не определяется масштабом: «замечательно всё, что не мы». Всё ценно, а «я» выключено из списка ценностей, хотя не устранено. Такая точка зрения контрастна психологии победителя/потребителя, который смотрит на окружающий мир сверху вниз и видит лишь то, что может присвоить или физически уничтожить.
Интересно, что эклектичность деталей, из которых складывается картина пейзажа, не мешает субъекту воспринимать её как нечто целостное и проникнутое связями. Кора дерева неотделима от вырезанных на ней слов «гарри-и-мэри», которые сами срослись и стали в один ряд с другими предметами/явлениями природного пространства. Аналогичным образом, предмет неотделим от обозначающего его слова, причём, по Стариковскому, именно от произносимого человеком. Стариковский «слышит» предметы, а звуки воспринимает материально: «яблоки ударных гласных все на месте». Речь у автора получает эпитет «бедный», она скромна, неточна, предмету часто даётся лишь один звук:
«вот куст, и он неотделим
от обруча воскресших губ,
необрываемого «о», –
о куст, о в горле веток ком,
о боратынский бедный опыт,
обглоданное «о» куста…»
В стихах Стариковского речь не оружие, а «овечий летучий клок». Она стремится приблизиться к предметному миру, установить с ним связь, стать к нему причастной, но не довлеть над ним.
Из созерцания сложного, хрупкого, исчезающего на глазах ландшафта жизни, который не нуждается в человеке, возникает жизненная философия, высказываемая словами Горация: «будь умницей, разливай вино», «крепко сожми этот день, а дальше – / не надо туда смотреть и верить». Мысль о том, что жить можно только настоящим, постоянно появляется в стихах Стариковского. То, что осталось в прошлом, превращается в «что-нибудь очень лёгкое», поскольку невозможно сохранить в целости ни юных родителей на фотографии, ни ощущение своего присутствия на ней.
Если бы «Птица разрыва» вышла до 2022 года, достаточно было бы сказать, что книга посвящена стремлению запечатлеть настоящее и печали о том, что его нельзя удержать. Прочитанная сейчас, она приглашает смотреть и слушать, принимать как данность и явления природы, и черты рукотворного мира, нащупывать связь между ними. Здесь не просто умение видеть ценность в тающем снеге или бельевой доске, в мухе над тарелкой с яблоком или мёртвом олене. Это отказ от иерархии ценностей как сознательная позиция: человек может помогать вещам и явлениям воплотиться, созерцая и называя их, но у него нет права определять их значимость. Все они ценны просто потому, что существуют. Поэтому сейчас сборник Григория Стариковского – книга об уязвимости мира и человеческой ответственности перед ним. Любить, по Стариковскому, значит не сметь коснуться.