ВАЛЕНТИНА ФЕХНЕР
СЫНОВЬЯМ
Игнату, Серафиму, Леониду
0
это воин речи,
просеивая запятые, разделяет посевы знаков,
а сын за отца в ответе нуждается в языке
человек, обусловленный речью, со словом в зубах,
носится между сыном и семенем
младенец камень первого слова бросает в мать,
как огрызок запретного плода,
обреченный на речь, в коконе слова задохшийся ангельчик
умерший за разговором не замолкает,
и смутный сын вцепляется в язык отца.
1
За человечество ангельчик речи,
все человеческое воздвигая в плечи,
как памятник первопричины
воина, сына.
2
Это попытка завесу воздуха разодрать,
чтобы за ним, точно за саваном смерти,
найти бездыханного.
Мертвые, дышите вслух
поминальным словом,
мертвые, бросайтесь в зрение
поминальным камнем,
выбейте глазные яблоки, а на место поминальные камни их вставьте
и тогда спросите —
Зрячи камни твои человек?
3
Камни зрения две птицы
освобождают глазницы
и, как слепая сила,
летят к своим могилам
4
На распутье их останавливали,
пытали о правом пути.
Кто-то бросал себя влево, как смертник, в помешательстве самоподрыва,
кто-то вырвал свой левый глаз и претерпев до конца проследовал дальше.
Неподалеку от Урфы снова остановили,
требовали вырвать веру и с раной кровоточащей следовать дальше,
зверствовали над женщинами малолетними детьми.
И ни один придорожный камень не бросил себя в убийц,
но женщины, спеленав в свою веру младенцев, с обрыва бросались на камни
и, оставшиеся в живых, в безумии умоляли мертвых
вырвать из тела смерть, чтоб вместе проследовать дальше,
а после отсекли свой язык и на место его положили камень насущный,
чтоб хлебом безмолвия скорбь их питал.
5
Все как будто не на местах —
речь на словах дерево в небесах,
все революционирует в корне яблони,
и вместо плодов ветви под натиском черепов
И человек снимает голову через вещи,
чтоб умиралось легче,
и Йорика бросает в спину
войне и миру
6
В начале они вырезали себе память о смерти,
потом долготерпение, милосердие и незлобие,
разорили посевы правдивости, целомудрия, смирения, веры, надежды,
в конце они вырезали себе совесть и тогда пошли убивать —
они ворвались в дома, вырезали мужчин и прикрыли свои пустоты их трупами,
они изнасиловали женщин на глазах детей и населили свои пустоты криками и мольбами,
они вырезали детей на глазах матерей и засеяли свои пустоты проклятиями и слезами,
они вырезали матерей и залили свои пустоты кровью,
они разграбили выжгли дома и удобрили свои пустоты пеплом имущества,
потом они вырезали солнце, и тьма взошла, —
изувеченные небеса кровоточили,
кровавые ливни орошали землю,
и кровавые растения приносили кровавые плоды,
люди, сошедшие с ума от крови, ели эти плоды, и кровь одна была на языках,
и когда славословие не воздало хвалу,
и молитва матери не спасла дитя,
тогда голос крови заговорил:
«Число мое выходит из берегов, усредняется по земле, — без вести тысячи тысяч», —
усреднение крови кругом, кто спасет нас, Господи помоги
не дай пропасть в крови,
но бесконечность мольбы не исчисляется,
и кровь насчитывает кровь,
тогда гортань проклятия созревает,
изрыгает плод яда своего,
язык принимает его пищу
насыщается и говорит:
«Да будет проклят человек от начала, как сосуд крови
Да будет проклята плодоносная кровь роженицы
Да будет проклято материнство, вскармливающее
младенцев кровью бессонных ночей
Да будут прокляты кровавые ошибки юности
Да будет проклята кровь покаянной зрелости
Да будет проклята болезная кровь старости
Да будет проклят кровный страх умирания»
7
Я память посеял в слове,
в котором пожар —
какая теперь душа,
тоскуя об отчем доме,
в силах решать
жить/умирать от боли
ПРИЗНАКИ
*
под поверхностью он за мир,
в сосредоточении дня,
точкой творения высвобождается
в нем океан из дат рождения и смерти его существ,
похорон прорванных сетей покаяния рыбаков
над водой — сгущается человек,
как восприятие о двух мирах:
посмотри себе в лицо через воду,
посмотри за водокрушение, там только атлас живое/
мертвое плечами перекатывает,
как грустный товарищ тяжести и судьбы
Переход
печаль между восходом и закатом,
как соглядатай памяти крылатой —
она и от начала до конца,
и от беды до солнца
и камешек подброшенный вчера,
сегодня возвратится, как потеря,
а если я подброшу время,
когда мне умирать пора
и если век, как всякий промежуток,
одушевляет время промеж суток,
то, кем вернется птица после взлета,
погибнув в состоянии полета
Дно
зачерпни воды, да не той рукой,
что на теле печали
не прощупывает окончание,
а той, что луну разрушает болезным солнцем,
а солнце предзнаменованием темноты
собери из этого остатка единый скелет,
найди, где билось когда-то сердце,
бросься в пустую грудину истории,
там дно выходит из веков,
прорывая память
Сквозь тусклое
потрескивая, тусклое гадательно горит,
как внутриутробное горе
просвечивает,
а человек снаружи века
бросается на человека,
и тень праотца
утирает с его лица,
и птицы алеют на горизонте, в память о солнце,
что выцвело до смутного предмета,
в эпоху электрического неба
и восходит на небосклон —
люстра соседских окон
Прощание
прощание для земли
то же что и смерть для чумы —
кто кого вмещает и что означает?
как во гробе мира весна расцветает червями листвы,
да хароном строки проплывает мертвая речь,
так и чумная дочь, свисая светилом небес,
лучевой волос растрепывает, что хаос живых существ,
и грива ее горизонта горбится в эпос эпохи,
где кто как теряет жизненные сроки,
пока плачет найденыш последнего часа
всем сразу
Гадательно
около атмосферы приткнулся туман,
то ли обман газовой голубицы,
и дыхание только снится
погадай на птице
кому роза окрылится,
кто приткнется к шипам
и погибнет сам
око цветочного позвонка,
окно в барабанную перепонку
распахнутая речь мотылька
еще ребенка
Захват
Донецку
в голове у громовника сговор в захвате народа
кто ему вырвал деревце, сердце, родину,
кто оскопит его отчество новым,
кто ливнем забвения вспоет поди ну
держать в голове форму молнии,
фантом убитого, температуру ужаса,
в руинах мовы,
после спланированного языкотресения,
как говорится снова
По-младенчески
головная система яблока
червяная блокада
выселок или ягодка
о соль сада
выродок или маковка
о позвонок дома,
выдержи твой канатик
и это снова
мальчик по-электрически
мыслит и говорит
этот барашек кончился
этот еще болит
это яблочко голодно
это по всей земле
разлетаются головы
яблочные вполне
Рождественское
в бутоне снежинки благоухание холода,
в небе облака вольная седина,
в горлышке луча храмина черная
солнечная дыра
в провале голубя и луч крылат и воздух,
не ведая ни страха, ни богов,
в опале самого себя,
рождественской иглой нанизывает возраст,
на злое дуновение ветров,
на новый свет от каждого лица,
где наливались памятью глаза
Роза
роза отращивает иглы преступника,
делит лепестки на поступки
умышленная кровь, случайная рана
острая сторона обмана
ее комарик высасывает кирпич русского плача
твоего the church рухнувшего плеча
это чужой, ряженый, переиначенный
в метастазы солнечного луча
и гул приговоренного палача
мне розгами рябин до черноты
неубиваемая печаль
живые цветы
Медленно
медленно лентиго окружало
кожное сокровище ядерного болеутоляющего,
омывало головы мелких воров,
ссоры жен и любовников,
орудия судей и молоточки купле-продажи,
музейные головы мелких аукционов в преддверии
мирового,
под кожей боеголовки мясо плодоносит зверем
разнокалиберным
боевая говядина голода
атомная свинья подлога
тротиловый барашек подкупа
биологические привкусы мидий
подрывная куриная ассимиляция
по каким признакам различить точечный укус щеки —
по привкусу крови, по ощупыванию глубины ранения языком,
как сказать о наступлении войны,
перебирая гастрономические миры, пробираясь под кожу явлений,
дермотоскопически отделяя больное от здорового,
иссекая мириады новых ранений, причиняя старую боль,
современными инновационными инструментами
Признаки
горловая блокада — это, роза застряла в глотке,
перекрывая дыхательное, цветет о последнем вдохе,
вытесняя дыхание, как уже прошедшее,
отдавая свое тому, что будет дальше
в ушную раковину закатывается мальчик,
чтобы найти, то место, где человек перестает слышать,
ему говорят ты изобразил улитку, позу младенца, болит
голова,
а он считает слова
как понять жива или искусственна синева?
глубина океана вытягивается наружу, выворачивая наизнанку отдыхающих,
так они и лежат под солнцем, прикрывая вываливающиеся скелеты,
разглядывая чужие нужды
а роза выбрасывается из себя, как селезенка шипов,
желудок стебля, пищеварительная система корня,
а то, что всегда было розой
увядает в мели лица
по каким признакам понять, что человека нет,
не просвечивая его скелет на наличие костей,
не включая днем свет,
не освещая солнце фонариком телефона
вдалеке возвышается дата рождения,
и как пшеничное зерно, не хочет умирать,
но если, не умрет, то мертвое родится вперед
и какими призраками будем живы