ВАЛЕРИЙ ШУБИНСКИЙ
СКАН СНА
Анашевич Александр. Неприметный Боох. М.: Книжное обозрение (Арго-Риск), 2021.
Новая книга Анашевича погружает в пространство оборванных и причудливо развивающихся нарративов. Их логика похожа на сновидческую, о чем прямо и говорится:
вот мы вместе идём выполнять задание
это ведь скан сна
входим в мёртвое высокое здание
где вахтёрша смотрит на великую но остывшую звезду
с иронией без сострадания
без зависти без зла
она тоже любила в двадцать два
возлюбленный кольщик наколол на плече купола
Но, как во всяком сне, важен его источник. Здесь таким источником служит не только быт со всеми его случайными приметами («моя мама сказала сегодня с утра пойду в магазин куплю яйцо молока»), но – прежде всего – культура в широком смысле слова, от фильмов Тарковского (например) до волшебных сказок. Но – главное – русская поэзия. Которая внутри сна переживает странные трансформации.
Например, героиня первого раздела книги – некая Марина, кажется, странно искаженная и преображенная Цветаева, сливающаяся с Ахматовой:
марине до прогулки была валерьянка
марине был пустырник
марине была холодная белая мокрая тряпка
марине была анна в тоске самоубийства
воображаемый друг андрогин и тиранка
марине голос был он звал он говорил:
оставь свой край глухой и грешный умерь свой пыл
оставь россию навсегда
Далее Марина переживает загадочные трансформации («Марина стала война» – что это, пророчество? Книга вышла в 2021 г.). И наконец:
верила в детстве ей говорили: верь
не дождалась всех отпустила
марина стала зверь
Этот «зверь» не случаен, мы к нему еще вернемся; впрочем, уже сейчас припомним: «я с завистью гляжу на зверя».
А последний раздел книги – ремэйки русских (главным образом советских) стихов второй половины XX века – Слуцкого («Старухи без стариков», «Как убивали мою бабку»), Ахмадулиной («Маленькие самолеты»), Вознесенского («Мерзнет девочка в автомате»), но и Уфлянда («Прасковья»). Текст «оригинала» соскальзывает с колеи и уходит куда-то в иное пространство – как и должно быть с текстом, который вспоминается в полусознании.
Поэтика, в рамках которой происходит здесь преображение вроде бы вполне рационального источника, ближе всего восходит, как мне кажется, к Введенскому (которого мы уже процитировали). Рождение образов из как будто случайных звуковых ассоциаций, их неожиданное сцепление – и в результате погружение в стихию бессознательного, превращение в «волну». Но если у Введенского это превращение трагично, но, возможно, спасительно, то мир, раскрывающийся в стихах Анашевича, скорее пугает. Это мир «хтони». Здесь все становится какой-то древним, чуть не из палеолита, мифом. Изредка предполагаемо добрым (но таящим в себе смутную угрозу) – как в стихотворении про «сталкера Николая»:
иногда он уходил в пустоту
и приносил необычные предметы
и однажды принёс спящую крохотную женщину по имени маша
не было смиреннее её
никого не было умнее и краше
Гораздо чаще этот архаический мир полностью выходит из сферы человеческих измерений. Здесь женщина превращается в дерево (и это самый простой и мифологически освященный вариант), здесь в другой женщине демон «пускает кровяные пузыри», здесь «таша голая таша голодная» ворует детей «в черную пятницу фиолетовый вторник» и «ложится в гробик», здесь «заросла вагина терновником и заселена была волками и чёрным вороньём». Но это не «страшилки», это просто вылезает, ведомая юнговским сном, древняя, притягательная и жуткая суть мира, формируя другие миры. Это сквозь мир человеческих измерений дышит загадочный зверь, зверь-зверина.
И все это пространство населяют странные люди-не-люди, исчадья и призраки тяжелого сна: помянутый уже Николай и его возлюбленная «геогеолог Маша», «белая Бэла», Виолетта Аркадьевна, веселая Катя, Ванечка прекрасный и другие – вроде обыватели, а вроде и языческие божества, игрушки хтонических страстей, куклы подсознания, управляемые «неприметным Боохом» (Богом-Босхом-Охом).
Вот что показывает скан сна.