Валерий Шубинский — Другое слово Ты

ВАЛЕРИЙ ШУБИНСКИЙ

ДРУГОЕ СЛОВО ТЫ

Зингер Гали-Дана. Всё, на что падает свет. Иерусалим: Двоеточие, 2022.

 

Гали-Дана Зингер – поэт, чья молодость прошла в Ленинграде и Риге, а большая часть жизни – в Израиле. Она – поэт двух (даже трех, считая английский) языков, плодовитый и талантливый переводчик. Это ее седьмая книга. Видимо, это необходимое вступление. Минуем его и пойдем дальше.

Стихи Зингер – на стыке нескольких традиций: «левый фланг» русской поэзии XX века – но не обэриутская линия, а скорее «ученый футуризм» с оглядкой на XVIII век, на допушкинское наследие, преемниками которого во второй половине XX столетия стали Соснора, и в меньшей степени, Айги; Библия со сложным опытом ее интерпретации в еврейской культуре; современная мировая поэзия (в том числе ивритоязычная израильская). Есть, конечно, и другие источники: неслучаен в книге диалог со стихами Шлегеля – верлибрический свободный перевод-пересказ романтических стихов и ответ на них на языке нашего времени, подобие ломоносовскому «Разговору с Анакреонтом».

Такое многообразие элементов, составляющих мир и формирующих язык поэта, ведет не к эклектике, а к усложнению самоощущения; другими словами, делает и собственное «я», и его оптику, и все увиденное многослойным и не равным себе:

нужны зачем-то
но зачем не знают
и этим-то незнанием дороге
в обсидиане влажного асфальта
необходимы как другое слово.
так отзеркальте, говорят, свой слог,
чтобы не знать,
зачем вы из откуда
и кто из вас другое слово ты,
глядящее в упор из слепоты
обсидиановой, покуда
незрение не станет вам своим

«Ты» здесь так же не равно себе, его адресат, кажется, сложен или неопределен, это слово «другое» по отношению не только к «я», но и к себе же уже сказанному.

Все это не невидаль для модернистской поэзии; но у Зингер эта расщепленность взгляда парадоксальным образом сочетается с напряженно удивленным взглядом на мир. И в результате мир дробится на множество крошечных зеркал, отражающих друг друга и – «всё, на что падает свет»: от стихов (почему-то?) Капниста до «стеклярусных стрекоз», от ивритско-русского словаря до каких шаманских тайных ходов русского языка, может быть, в первую очередь открывающихся человеку, живущему в сложном языковом пространстве. Может быть, это всё потом сходится воедино. Но скорее за текстом. В тексте же – многообразный мир, полный тайн и просвеченный энергиями из глубины. Мир, в котором есть всё, кроме пустоты.

в угрюму тень, в померкший свет,
в небоквадрат, в небоовал,
в тень чувств, в свет мыслей небывал
не верится.

И – ответ на соседней странице:

Мы скинем чешую и шкуру,
Оставим камеру обскуру,
По лествице небес взойдем,
Восставши на листву дождем,
Неисчислим наш счет потерь.
Уйдут песок и суховея.

Ну что ж, не верится, не верь

Это несходящееся многообразие реальности порождает и многоообразие отклика на нее, и формально-просодическое, и структурное (от чеканных одических строф до аскетических стихотворений-формул, от  концептуалистских  конструктов до образцов почти «автоматического письма), и интонационное. Если в отрыве от целого иные стихи могут показаться аморфными или чрезмерно «сконструированными», то в большой книге он вступают друг с другом в диалог и обретают новую жизненность и цельность. Один из примеров такого диалога мы уже приводили.

Как будто какой-то лес или зверинец, в котором курлычат по-разному какие-то разные стихотворения-птицы в поисках «другого слова ты», то есть диалога (по Буберу), – а итогом этого диалога станет преображение бытия, возвышенное и немного смешное:

прозреют лисы
презреют виноград
невинные города
сыграют в монопольку

большая фарма
станет маленькой
теории заговора
заговорят

заговорят зубы
и остановят кровь
не прекословь им
и не суесловь

— Заря-заряница, полунощница, где побывала?
— На том свете.
— Мертвых видала?
— Видала.
— Они там лежат?
— Лежат.
— У них зубы не болят?
— Не болят.

Этот чарующий и странный текст заканчивается словами об Ихотепе-Асклепии (египетский и греческий боги исцеления), который «умрет и станет бессмертным». Мир-лес, мир-зверинец, мир людей и слов тем бессмертнее, чем хрупче и уязвимее чудо с ним и в нем.